Екатерина Полухина - Любить – не значит ослепнуть

Конечно же, в любой работе бывают огрехи, не исключая и юриспруденцию. Везде работает человеческий фактор, а он, как правило, иногда делает ошибки. Это же не запрограммированный автомат, а всего, на всего человек. Но, всё же профессионалы старались на совесть.

Будучи ещё совсем детьми и играя в одном дворе, на одной песочнице, они уже тогда отличались друг от друга. Один крепыш, с головой – одуванчиком, голубыми всегда удивлёнными глазёнками; другой тоненький, словно тростинка, со смоляными волосами и греческим профилем. Но они были одним целым. Играя ли по выходным на площадке или же в садике в одной группе, они дополняли друг друга во всём и всегда. Никто не мог их разъединить. Беленький очень спокойный и, с детства – увалень; чёрненький непоседа и импульсивный – огонь. Но, что – то их сближало, что- то привязывало друг к другу. И когда ещё играли в песочнице, и уже, будучи школьниками, они были, не разлей вода. Стоило, кому нибудь обидеть белоголового одуванчика – Ванечку, как тут же налетал на обидчика чёрный вихрь, Гриша и горе было тому, кто посмел вклиниться в эту пару. Они разлучались только для сна, но уже чуть свет, открывалось окно напротив, и кто ни будь из двоих, вызывал дружка. Так прошли годы детства, школа, пришла юность.

В армию они пошли вместе, вместе попали в одну часть, роту, взвод. Рядом стояли их кровати, за одним столом они хлебали армейские щи, уплетали вкуснющую перловую кашу с тушёнкой. Вместе преодолевали они сложности армейских будней, печатали плац и пели «Катюшу». В Афганистан тоже попали вместе. Делили один кусок, пили порой из одной кружки. И ни один из них не мог выпить больше другого. Одуванчик превратился в приземистого крепыша: голубые глаза так и остались удивлёнными на дела этого мира, белокурый чуб топорщился короткой стрижкой, белозубая улыбка играла на пухлых губах. Всё в нём было крепко сбито: и ноги, и руки, и торс. Русский богатырь, только ростом вот не выдался, чуть выше среднего. Но это, ни сколько не портило его, и первое впечатление было, богатырь, а потом уж, миниатюрный.

Григорий с годами стал просто настоящим мачо. Чёрные, просто смоляные волосы, падали пышной шалью на плечи. Крутые завитки, могли бы радовать не одну красавицу, обладай она такой драгоценностью. Но они достались красавцу. Чтобы они не мешали в бою, он схватывал их резинкой и покрывал просто белоснежным платком, который сам же и стирал всегда, любой ценой, находя для этого воду. По этому поводу всегда шутил: Меня никто и никогда не может убить, я вечный парламентёр. Синие, как сумерки миндалевидные глаза, обрамлённые иссиня чёрными густыми ресницами. Чуть с горбинкой аккуратный нос. Брови летящей ласточкой уходили к вискам. Губы властные, яркие и чувственные, очень тонкие. Иногда в часы волнения ли, или же в горькие часы потери друзей, он так сжимал их, что казалось, их вовсе у него нет. Ноги, руки тонкой кости, аккуратные, небольшой размер обуви и перчаток. Также чуть выше среднего роста, но какой то, весь подобранный, изящный, будто выточенный из камня, или же, дерева. Настоящий барс. И очень смел, как и друг его. Но безрассуден. Если Иван в этой ли, той ли ситуации десять раз примерится, прикинет что к чему, то Гриша срывался с места, и летел, будто на крыльях, и, как правило, всегда выходил сухим из всех передряг. И, слава богу. Но ведь раз на раз не приходится.

Вот и в этот раз так получилось. Надо бы ещё полежать, подождать, но у Григория не хватило терпения, и атака началась чуть- чуть раньше, чем надо было. Совсем чуточку, совсем мизерно, какую – то долю минуты, но раньше. Духи сражались как одержимые, почти вся рота солдат полегла. Оставшиеся несколько человек, рассыпались по высотке. И в этот раз ничто не спасло Гришу, и даже белоснежная косынка подвела. Снайпер ли, или же шальная пуля, всё же достали Гришку и он, истекая кровью, только глазами молил друга не бросать его, на растерзание душманам.

Но Ивана не надо было просить, он сам знал и кодекс чести, и что такое плен. Ещё дед его, Егор Михайлович рассказывал о нём, побывав в когтях немцев. Нет, нет и нет. Погибать, так уж вместе. Он подхватил Григория на закорки и, где бегом, где шагом, а где и ползком, уносил его с поля боя, как самую драгоценную ношу, на свете. Именно для него в данный момент. Останавливаясь лишь на миг узнать, жив ли друг – брат. Ему чудом удалось найти в скале пещеру. Войдя туда и завалив вход камнями, он десять дней и ночей выхаживал Гришку, делясь с ним и своим пайком, и братской любовью. Разорвал свою нижнюю рубаху на бинты. Благо хоть лекарства у них имелось в избытке, как противовоспалительное, так и обезболивающее, да пуля – умница прошла на вылет, не задев жизненно важные органы, и это, наверное, было самое главное. Хотя тело порвала здорово, да и вторая, пол черепа почти снесла, хоть и не глубоко, почти вскользь. Но всё же. Опасности для самой жизни его друга не было, это Иван знал точно. Это Ванька видел по состоянию Гришки. Если бы что – то серьёзное, тот давно бы загнулся, а тут жил, и в память приходил друг, и узнавал его. Но всё равно было очень страшно товарищу, когда раненый кричал в беспамятстве громко и дико. Матерясь по чём зря, он порывался куда – то бежать. В кого – то стрелял, в него стреляли.