Лидия Салохидинова - Русская печка. Сборник рассказов

– Пошли… – позвала меня бабушка с собой, когда я, отдав ей сумку, собралась уходить.

Мы вошли во двор. Двор был захламлен, везде валялись какие-то предметы: старый стул без сидушки, ведро на боку, сломанная лопата, в углу двора была развалена поленница. Прошли в глубь двора, к небольшому строению без окон. Здесь, в бывшем дровнике, и жила бабушка Лена. Дверь в эту клетушку была открыта; на панцирной старой кровати, – до того старой, что сетка проваливалась до пола, – сидела маленькая щупленькая, похожая на бабушку Раю, старушка. Она оживилась, заулыбалась, оголяя десны. Бабушка Фая взяла табурет, стоящий рядом с клетью, пронесла его в комнатенку. Села бабушка на табурет боком к подруге, так как сесть прямо перед нею не позволяли размеры помещения. Я взяла, валявшееся ведро, перевернув его вверх днищем, села рядом с дверным проемом. До меня доносились лишь отрывки фраз.

Шли назад молча. Только опустившись на лавочку у своего дома, бабушка сказала:

– Совсем сдурел Василий…пьет, как собака, Люба терпела-терпела да ушла с детьми… мать вот из дому выгнал, да еще пенсию отбирает. – Качала сокрушённо головой старая женщина. Помолчала и добавила: – Втроем: Лена, Рая, я в одной кибитке от басмачей-разбойников прятались…

Во многих дворах, но не во всех, – ведь город же, – стояли печи-тандыр. В них хозяюшки выпекали пресные душистые лепешки; и тонкие, сплющенные или пузатым почтовым треугольничком, или круглые чебуреки. Запах распространялся на всю округу. Ребятня короткоштаная, черноглазые, сероглазые, голубоглазые, но все, как один, черномазенькие, – одни по природе черномазенькие, другие до той же степени загорелые, безошибочно определяли в каком дворе сегодня пекли лепешки, крутились подле этого дома, ожидая, когда им вынесут свежеиспеченного хлеба, а если расщедрится хозяйка, то и чебуреков.

Кто-нибудь из старших детей хозяйки выносил лепешки, и, если то был сын, куражливо подавал мальчишкам (потому куражливо, что несколько лет назад сам был таким же счастливчиком); одну обязательно горячую – только что с пылу с жару. Мальчишки, практически, налету хватали-брали и разламывали, обжигаясь, лепешку, и тут же съедали. Остальной хлеб радостная ватага уносила с собой в свой любимый уголок, под сопку, что начиналась в конце улицы. Они, не останавливаясь, на ходу, срывали зеленую еще алычу. Два-три раза, зажатая в руке, алыча проводилась по глади речушки, и то считалось – помыли. Здесь, под сопкой, начиналось настоящее пиршество. Запасливый какой-нибудь мальчонка доставал из-под камня аккуратно завернутую в газетку соль. Ели, макая кислую ягоду в соль. Откусывал мальчонка алычу, и лицо перекашивало от кислоты; непроизвольно закрывался один глаз, именно, один; вышибало слезу, но откусывал и жевал, опять и опять, до ноя, ломоты в зубах. Передохнет, зажует лепешкой, – хлеб то экономно, в прикуску, – и опять, – алыча, до тупого нытья в зубах – сам отупевший. Остановится, – больно кусать, и уж кажется, не возьмет ни одной ягодки, но едят-наяривают друзья, также кривясь от терпкой вяжущей кислятины и заедая зубное ломатье хлебом, и ему хочется, и рука опять тянется…

… Дворы соседок разъединял невысокий забор. Но следом за забором со стороны бабушки Раи богато, заслоняя обзор, разрослись два гранатовых дерева.

Бабушка Фая держала уразу-пост. За два дня до окончания поста она попросила, чтобы я помогла отнести кастрюлю с тестом к бабушке Рае. У соседки был тандыр, – часто она приносила свежеиспеченные лепешки подруге, угощала и нас. Открыв калитку, я остолбенела, потому что увидела чудо-чудное: половину двора занимала… русская печка. А рядом с русской печью расположился тандыр. Он важный и надутый, словно напыщенный восточный мужичок, – охранял русскую красавицу. А печь белой лебедушкой плыла в жарком мареве дня, как наваждение, как зрения обман. Над нею полог, защищающий ее от непогоды, столбики из металлических труб, украшены восточными вензелями. И вокруг цвели розы.

Долго я не могла отделаться от чар и восторга. И уже дома сказала хозяйке: «Бабушку Раю пора раскулачивать… печками, как яблоками, обложилась…» Улыбнулась старая женщина, ответила: «Русскую-то мы по большим праздникам растапливаем…»

В эти последние дни уразы весь наш татарский околоток выпекали хлеба в русской печке; многослойные круглые высокие, словно шапки, пироги-губадии; полулунной формы пирожки; картофельные звездами шаньги. Караваном тянулись к дому бабушки Раи женщины, с дочками в помощь, с казанами, кастрюлями, тазиками, – в них сдобное тесто для праздничной выпечки; на больших блюдах – кисайки с начинкой: корт, приготовленный накануне по-татарски в казане из кислого молока; отварной рассыпчатый продолговатый рис; янтарная курага, золотистый изюм, чернослив, мясной жирный, словно с жемчужными белыми вкраплениями, фарш. Назад сосредоточенные и торжественные женщины и их дети несли готовую выпечку, – перед собою, на плече, поставив тазик на бедро, а одна средних лет татарка умело, как тюрбан, несла огромное блюдо на голове. А в след за ними, – сытный духмяный шлейф.