Джасур Исхаков - Короткое, как вздох, прощай…

– Ну вот, заслужил похвалу простого рабочего человека! – говорит Асик. – Ну что, читаем дальше?

«Во двор входит Малика с сумкой в руке. Не замечая Исаака, подходит к колонке, долго пьет воду, подставив ладони, потом стягивает с себя косынку и плещет водой в лицо.

Рассказчик снов:

– Это моя мама. Она работала в ночную смену на втором хлебозаводе. От неё всегда пахло свежеиспеченным хлебом и ещё чем-то неуловимым. Им на работе полагалось по две буханки, и у нас дома всегда бывал свежий хлеб – «серый», по шестнадцать копеек. Вкусный-вкусный.

Все на сцене замирают».

– Хорошо, – говорит Асик. – Но почему ты опять врёшь? Твоя настоящая мама никогда не работала на хлебозаводе, а была врачом. Да и отчима у тебя никогда не было!

– Асик! Сколько можно повторять: Рассказчик – это вовсе не я!

– А кто же?

– Это обобщенный образ! И вообще, у меня не документальная повесть или автобиография, а пьеса. Пье-са! И я имею право придумывать характеры, судьбы героев! И этот киношный прием – «Замри» мне тоже нравится. Вот, слушай!

«Рассказчик снов обходит застывшую мать, долго вглядывается в черты её лица. Неожиданно он отворачивается, закрывает лицо руками. Плечи его вздрагивают. Потом он оборачивается к зрителям. Говорит почти шепотом: «Расскажу о ней попозже, ладно?»

Я отложил пьесу, закурил. Боря тщательно чистил свечи, переговаривался с соседом по яме.

Пошел дождь, сначала неуверенно, потом все сильнее. Громыхнул гром. С крыши заструилась вода.

И вдруг отчетливо, словно это было только что, вспомнил.

Дождь бил в стекла магазина. Высоченный негр стоял перед моим прилавком и стучал ключами от «Линкольна» 1978 года выпуска, требуя внимания к своей светлой особе. Не помню, что ему тогда, в два часа ночи, было нужно… То ли пачку «Мальборо», то ли презерватив за девяносто девять центов. Я был так поглощен своей пьесой, что, подняв глаза, вздрогнул, не сразу поняв, где я… Мысленно я был там, в моем далеком Ташкенте, за тысячи миль от этого крохотного городка на юге штата Нью-Джерси, за тысячи, тысячи дней до того… Я поднял глаза, и негр посмотрел на меня недоуменно и высокомерно. Перед ним стоял немолодой уже человек с карандашом в руках, и по его щекам катились слезы и капали на листы толстой общей тетради. Он невольно оторвал меня от сцены, где я описывал судьбу матери моего главного героя. Конечно, у меня перед глазами была мама, моя родная мама. Для ночного посетителя всё это было слишком сложно. Негр ничего не понял, что-то невнятно пробурчал про этих придурков «рашен» и ушел под дождь, звякнув в дверях колокольчиком. Только тогда я понял, что без моей пьесы, без моих ночных бдений с карандашом в руке, без моих воспоминаний о дорогих и близких мне людях я бы просто сошел с ума, просто чокнулся в этом магазинчике. Проливной дождь, пришедший с Атлантики, стеклянные стены, блики от рекламных огней на бутылках колы, сигаретах, жвачках, конфетках создавали какое-то сюрреалистическое впечатление. Я был рыбой в каком-то аквариуме. Только наоборот – вода была снаружи, а я внутри.

Вдруг Асик заговорил голосом равнодушного гида: «Этот магазин был при заправочной станции в городке Пальмаре, на семьдесят третьей роуд, что в двух милях от Такони-бридж, что через реку Делавер, и в трех – от Филадельфии, штат Пенсильвания. Её называли «Крейзи рашен стэйшн» – «Сумасшедшая русская заправка». А «сумасшедшей» её называли потому, что здесь всегда было много машин и толчея. А много машин потому, что бензин «Регулар» продавался здесь на один цент дешевле, чем на соседних станциях».

– Спасибо, Асик, ты всё точно описал…

В ту ночь я уже не мог сочинять свою пьесу. Ополоснул лицо, включил любимую кассету и стал готовить булочки для утреннего сабвея. Сорок штук.

В ночном американском магазине звучал голос Иосифа Кобзона:

Боря подошел к окну машины, внимательно посмотрел на меня, как врач-терапевт на больного:

– Что-то ты сегодня не такой, как всегда… Неприятности?

– Нет-нет, ничего, это так… Соринка в глаз попала.

Боря недоуменно отошел.

– Вытри слёзы, неудобно перед людьми, – сказал Асик, а сам тихонько всхлипнул. – Читаем?

– Читаем.

«Рассказчик уходит в зал, и сцена вновь оживает.