Ирина Васюченко - Полуостров Робинзона

– Что за цены! Не могу видеть этих трехзначных цифр! До какой наглости надо дойти, чтобы хлеб – хлеб!! – продавать так дорого! Нет, как хотите, а подобная жизнь невыносима!

Или выйдешь на бульвар, ведя на поводке собаку. Вон сидит на скамейке надутый зеленый дядька, похмельем мается. Если поравняешься с ним, забубнит:

– Дожили! Людям жрать нечего, а эти собак поразвели, сволочи. Теперь всюду собаки, только народу жить нельзя, оголодали…

Прибавив шагу, спешишь проскочить мимо, пока он не успел поделиться своим желанием «всех бы вас перестрелять вместе с вашими псами». А он долго не унимается – слов уже не разобрать, но все доносится вслед раздраженное сиплое:

– Бу-бу-бу…

Извольте, пульс участился. Что за жалкая нервозность. Пора бы привыкнуть. Нет, дома лучше. Можно прилечь на диван. Расслабиться. Телевизор включить. И вдруг с отвращением услышать собственный нудный голос:

– Опять реклама! Черт бы их побрал с их памперсами! Нет, так жить невозможно…

– Надо застрелиться, – тихо отзовется в памяти не совсем еще забытый Чехов. Это Каштанка у него так говорит. Она последовательнее нас, даром что четвероногая. Ведь если существование впрямь так уж нестерпимо, подобает не пустословить, а принять решительные меры.

…Любопытный пассаж. Всего курьезнее, что я о нем забыла. То, что было запрятанной мукой, с первых же строк в эдаком непринужденном виде всплыло на поверхность. Я, стало быть, подтверждаю обещание. Притом без надобности – мы обе, и Августа, и я сама, знали: оно не нуждается в подтверждениях.

Мы ничего подобного не делаем. Ни страдающая от вида цифр покупательница, кстати сказать, отменно элегантная, ни собаконенавистник, как-никак на выпивку раздобывший и, судя по всему, раздобывающий регулярно, ни даже я. «Даже» – потому, что семейство, где и муж, и жена – литераторы, со скрипом дотягивающие от одного гонорара до другого, не может позволить себе пристрастий ни к нарядным одежкам, ни к спиртным напиткам.

Пустяки. У каждого свои утешения. А наше – одно из лучших. У нас есть домик. Едва сойдет снег и проклюнется на помойках свежий бурьян, происходит наша ежегодная миграция. Мы запихиваем в рюкзаки кипы книг и словарей, пакуем в картонные коробки два старых громадных компьютера и, прихватив домашних зверей, на все лето сбегаем из столицы в деревню Кузякино, за три сотни километров от Москвы.

– На фазенду! – вздыхают знакомые. Со времен телесериала «Рабыня Изаура» это называется так. И не беда, что нежная Изаура даже в бытность рабыней едва ли пожелала бы ютиться в нашей рассыпающейся на глазах хибаре. Нам и эта не по карману – если бы не стечение счастливых обстоятельств десять… нет, уже двенадцать лет назад, никогда бы кузякинский домик нам не достался. Его прежние владельцы, очаровательная семья московских филологов, собрались покинуть пределы отечества. Решая такую задачу, по тем временам не только головоломную, но и опасную, они хотели продать домик не подороже, а поскорее. Тем, кто не настучит. И на кого не противно оставить милый сердцу уголок.

Случилось так, что, оформляя куплю-продажу, мы подружились. До сих пор переписываемся. Они в Швеции, им там хорошо, и сын, славный, серьезный мальчик, ради которого, собственно, все и затевалось, учится в Сорбонне. А мог бы воевать в Чечне. Вместе с домашней утварью мы унаследовали его письменный столик. Летом я обычно работаю за ним. На краю стола рукой бывшего хозяина самокритично нацарапано: «Олег Ч. – дурак».

Тени прежних владельцев еще живут здесь вместе с нами, хотя сами они во плоти обитают в далеких краях. Эти занавески с бабочками выбирала не я, но никакого желания их заменить у меня нет. И наивные пейзажики на стенах – работа не то их покойного дяди, не то дедушки. А синее покрывало на диване, теперь уже совсем ветхое, было подарком какой-то Корины: я случайно слышала, как, увязывая чемоданы накануне отъезда, они толковали об этом. Они умели создавать уют, и при всей нашей с Игорем разрушительной безалаберности домик второе десятилетие хранит его остаточное тепло.

…Да, муж повествовательницы здесь, в той давней рукописи, – Игорь. А ее самое величают Нонной. Выбор имени персонажа – не пустяковая штука. Почему, мне не объяснить. На сей счет имеются всякого рода теории, судить о которых не берусь – просто чувствую, что это не безразлично. Дурно подобранное имя в тексте мешает, как гвоздь в подошве. Нонна с Игорем были безобидными гвоздиками, маленькими и тупыми. Их следовало вытерпеть. Как и многое в повести вплоть до ее названия, это неведомым образом зависело от подспудной обращенности всего, что тогда писалось, к Августе. Я перебрасывала мостик к чужой, если начистоту, очень далекой душе. Наугад приноравливалась к слуху, не по-моему устроенному. Такая завязалась игра. Признаться в этом теперь можно, а вот нарушить те правила не смею. Комментировать, прибавлять, что захочу, – да, не премину. Но старого текста не трону. Потому что вы правы, Августа Леонидовна: то была ваша«Лягушка».