Екатерина Асмус - Самолеты над Голливудом. Русско-американский детектив

Впрочем, и тут не без дополнительного фокуса, ибо ближе к финалу появляется элемент, я бы сказал, фантастический: превращение по крайней мере одной из современных хищниц с интеллектом Эллочки-людоедки в почти вегетарианку, вспомнившую к тому же про свое высшее образование. Это все-таки ближе к утопии в духе упоминавшихся выше снов Веры Павловны.

Но давайте-ка нажмем не слишком даже хитро замаскированную пружинку и откроем еще один ящичек. И там вдруг обнаружится не просто бытописательный, а самый натуральный дамский любовный роман, написанный в полном соответствии с законами уже этого – вполне достойного, кстати – жанра.

И тут извилины начинают завиваться в клубок наподобие змеиной свадьбы. Как могут все эти разнородные начала мирно уживаться а одном – не слишком пространном к тому же – произведении? Ан могут! И причиной тому содержимое еще одного тайничка, где хранятся запасы иронии, поднимающейся местами до сарказма, но никогда не опускающейся до озлобления. Превосходный, замечу, цемент, способный в умелых руках связать все со всем. Не зря же призывал горячо любимый мною Анатоль Франс: «В свидетели и судьи дайте людям иронию и сострадание». Между прочим, и свидетели, и судьи – непременные участники всякого детективного действа…

Наконец еще одно – но последнее ли? – секретное отделение, где таится такое могучее понятие, как литературная игра. Причем не модная еще вчера постмодернистская, которая требует разрушить город, дабы потом, выбирая из куч по приглянувшемуся кирпичику, возвести собственный особнячок. Пусть порою это и приводит к результатам весьма впечатляющим, птичку все-таки жалко… Здесь же налицо игра с самими жанрами и с природой повествования, где все чуть-чуть (а местами и не чуть-чуть!) гиперболизировано, утрировано, подчеркнуто невсерьез, понарошку. Уж если шериф – так рыцарь если и не без страха, то, во всяком случае, без упрека; уж если блондинка – так один волос куда длиннее всех извилин, вместе взятых… Но в том-то и заключается не мною, увы, сформулированный парадокс, что именно легкие жанры нередко оказываются серьезнее прочих, проникают в реальность глубже, а в читательском сознании запечатлеваются прочнее. На чем и держится неувядающая популярность Александра Дюма-отца или сэра Пэлема Грэнвила Вудхауза.

Ну а дальше, достопочтеннейшие читатели, терзайте многострадальную шкатулку сами – надеюсь, с тем же интересом, что и ваш покорный слуга Андрей БАЛАБУХА.

Тело девушки одиноко и неприкаянно лежало на обочине пустынной дороги. Лица видно не было – соломенный сноп волос разметался по асфальту. Шериф Кролл, стараясь подавить зевоту, вылез из машины и деловито прошагал к месту происшествия. Девчонка упокоилась на углу Восьмой улицы и бульвара Сансет, там, где шоссе выныривает из-под моста, милое дело для самоубийц: раз – и под колеса, а пока с высоты летишь – может быть, со страху уже и откинешься, а если нет, то голова превратится в лепешку раньше, чем тебя колесами закатает. Однако в столь ранний час местечко довольно безлюдное. Кролл взглянул вверх, изучая перила моста, освещенные бледными и печальными предутренними фонарями. Высокие, перелезть непросто. Самолет в небе задорно мигнул огоньками, приветствуя встречный, и исчез в облаках. Кролл обернулся на шорох шин. Полицейская машина, осветив его фарами, почти бесшумно выкатилась из-под моста. Кролл отвлекся от осмотра, прикидывая, кого же на этот раз принесло из участка. Забавная парочка, покидающая авто, никак не соответствовала печальному утру со свежим покойником. Комиссар Йонг флегматичный азиат, маленький, серьезный, неразговорчивый и весьма несговорчивый. Форма на нем в любое время суток свеженакрахмаленная, пробор в глянцевых черных волосах ровнехонький, словно ниточка. Кроллу иной раз казалось, что Йонг хранит себя по ночам в специальной упаковке, чтобы не помяться, не растрепаться и не испачкаться. И полная ему противоположность – долговязый кубинец, экзотически именуемый Амаури. А в просторечии – Эмик. Фотограф, по виду – чистый растаман и разгильдяй. Но безотказный и добрейший парень. Однако когда он появляется рядом с трупом, высокий, тощий, сутулый, занавешенный спутанными дредами и проводами от наушников, в приспущенных по молодежной моде широченных штанах, и, жизнерадостно пританцовывая в такт одному ему слышимой музыке (Эмик, вероятно, и ради девчонок с наушниками не расстается, словно ковбой – со шляпой или старый плантатор – с пробковым шлемом), начинает яростно щелкать и вспыхивать фотоаппаратом, некоторые пуритане меняются в лице.