Родион Мариничев - Западный перенос

– Хо-хо! – Марк картинно усмехается и шумно отхлёбывает чай. Лет двадцать назад Лия за это иногда била его по губам. Но нехитрые материнские меры воспитания и здесь оказались тщетными. – Ты не путай божий дар с яичницей!

– Интересно, что здесь божий дар, а что – яичница? – Лия пробует чай и сама вдруг издаёт громкий хлюпающий звук.

– Восток есть восток, – театрально пожимает плечами Марк, – У них история-то началась максимум позавчера. Я не говорю про Китай или там… Японию какую-нибудь. Но вот, сколько лет Новосибирску?

– Какая разница?

– Нет, ну вот сколько, как ты думаешь?

– Да откуда я знаю?! Лет сто пятьдесят, наверное…

– Сто двадцать четыре. А Бремену – тысяча двести.

– Вот и езжай в Бремен! Чего в Бремен-то не едешь? Там что, не нужны строители небоскрёбов?

Марк морщится и снова шумно отхлёбывает чай. Небоскрёбы в Бремене – это всё равно, что пальмы в Мурманске. И хотя в Бремене Лия не была, ей прекрасно известно: это маленький провинциальный город некогда огромной Империи, знаменитый, главным образом, своей сказкой. Но, кроме сказки и худо-бедно сохранившихся старинных кварталов, подпорченных унылой вермахтовской застройкой, там больше нет ничего интересного, и люди наверняка уезжают оттуда – в Берлин или хотя бы в Гамбург, где есть работа и какие-то перспективы… А сказка хорошая. Лия помнила, как в школе заставляли учить её чуть ли не наизусть, ведь это – «типичный немецкий фольклор»… Хотя какой же это фольклор, если у него есть авторы? А мультфильм какой шикарный! Если что и умели в Вермахте делать хорошо, так это мультфильмы. Лия отводит глаза в сторону и видит перед собой трубадура в расклешённых джинсах, блондинку-принцессу в мини-юбке, осла в чёрных очках, хлопающего в ладоши…

– В Новосибирске я вряд ли задержусь. Подзаработаю денег – и снова куда-нибудь на запад. На западе душевнее…

– Запад, как известно, дело тёмное, – Лия ловит в своём голосе издевательский тон, – Причём настолько тёмное, что не разглядишь.

– Только не надо снова говорить про Глеба, который «отлично устроился в южной Москве с женщиной с Востока».

– Я была бы счастлива, если бы ты хоть однажды устроился с какой-нибудь женщиной с Востока.

– Устраивался, и не однажды! – запрокинув чашку, Марк допивает остатки чая и со стуком ставит её на стол. – Они все какие-то скучные… Даже не то чтобы скучные… Я не знаю, как объяснить. Они все думают, что мужчина должен ей золотые горы, яхты, дома с подземными гаражами…

– Восточные мужчины всё это могут… У них нацизма не было.

– Начинается… Нацизма и у нас нет сто лет в обед.

– А на заработки до сих пор ездят в Сибирь, а не в Вестфалию…

– Дед Генрих бы тебя сейчас не понял…

– Думаю, что понял бы, в отличие от вашей бабки. Насколько я знаю, он и по-русски понимал отлично!

– Восточные женщины нас тоже плохо понимают. Для них мы – дикари, «гастарбайтеры». Они до сих пор именно так к нам относятся, как относились двадцать – тридцать лет назад.

– И правильно относятся! А кто же мы?

– Мы вообще-то – великая нация.

За окном, где-то во внешнем мире, слышится свист электрички и затем стук колёс: тук-тук, тук-тук… Говорят, до того, как Граувальд поглотил город, сюда ездили за брусникой и грибами – выходили на станции Дегунино, которая тогда была полустанком Шлухт 10 10 Овраг (нем.) , и прямо у полотна начинались болота. Брусника здесь была крупная, чуть ли не с вишню, и сладкая, словно и не брусника вовсе… От кого Лия всё это слышала? От Арви с четырнадцатого этажа, который жил здесь ещё в деревенские времена и, кажется, знает всё про Москву с самого раздела. Этот несчастный старик, с виду напоминающий гнома, последнее время вызывал у Лии неподдельную жалость.

– Великая – кто ж спорит! Гёте – наше всё! И Бах с Моцартом… Хотя нет, вру! Моцарт – австрийский!

– Да наш он, наш! И Австрия тоже наша!

– Гитлер тоже так считал…

– И правильно считал!

– Вот этого ты при мне не произноси. – Лия говорит вкрадчиво и немного понижает голос, – Ещё мне нациста в доме не хватало!

– А у тебя и нет в доме никакого нациста. Просто Гитлера сильно задвинули в последнее время. Только и говорят про репрессии и про Холокост. Холокост холокостом, а страну-то из руин он поднял…

У Марка звонит телефон. Прервав разговор, Лия уходит в зал. Так она с самого новоселья привыкла называть прямоугольную комнату, в которой всегда недоставало тепла и света, потому что окно выходило на север. Если сделать ещё пару шагов по короткому и узкому коридорчику, можно попасть в спальню. Спальня крохотная-прекрохотная – примерно такого же размера, как чулан на родительской даче в Дуббельне. Зато выходит на юг, именно поэтому здесь сначала была детская. Парни тут жили вдвоём, их кровати стояли напротив, а на стене как висели, так и висят вот эти часы, правда, они давно не ходят.