Марина Брагина - Метафизика души

– Ты что, сбрендил? – горячо говорил один из парней. – Понимаешь, сколько ей лет? Четырнадцать или вокруг этого. Да тебе дадут больше, чем ей лет!

И компания дружно загоготала.

Танюшка отбежала от них, как будто её больно ударили хлыстом, – парни явно отговаривали Романа от общения с ней. Она, правда, не поняла, за что ему могут дать «больше, чем ей лет», но суть была ясна. Её опять принимали за малолетку.

«Ну почему всегда так? Только появится что-то светлое, радостное – сразу приходят какие-нибудь мерзавцы, и всё ломают». – Она побежала прочь, подальше, чтобы не видеть, не слышать и постараться побыстрее забыть всю эту историю.

Роман, конечно же, догнал её, галантно проводил до двери и даже нежно поцеловал на прощание.

Но она знала, что больше его не увидит. И он действительно ушёл из её жизни, унося с собой праздник, который всегда нёсся впереди него. А оставил пустоту – пустоту и одиночество, которое она могла делить только с вековой липой у той скамейки в парке.

Пётр Маркович торопливо шёл по пустынной ночной улице, нервно оглядываясь. У подъезда в последний раз обернулся и резко дёрнул ручку двери. Внутри, как обычно, воняло мочой и гниющим мусором, который кто-то с завидным упорством кидал под лестницу. Пётр Маркович потянул острым, как у ёжика, носом, пробормотал что-то типа: «Свиньи, а не научные работники» – и стал подниматься по лестнице. Его квартира располагалась на втором этаже, и он старался не пользоваться лифтом, чтобы тренировать ленивые, привыкшие к сидячей работе ноги.

Ничем не скреплённые листы из пачки бумаги, которую он нёс в руках, вылетали, почувствовав свободу, плавно кружились и оседали на ступеньках, как усталые от жизни бабочки-однодневки. Он не замечал их полёта, прокручивая в голове текст своей следующей статьи: «…Социализм в его современном истолковании можно определить как общество универсального самоуправления или как общество осуществлённого панперсонализма». Ему хотелось поскорее добраться до квартиры, чтобы сесть за пишущую машинку и вылить на бумагу так удачно сформулированную мысль. Достал ключ, чтобы открыть входную дверь, но не успел. Его отвлёк жуткий грохот, за которым последовала команда: «Ро-та, подъ-ём!», произносимая, как и положено в Советской армии, с раскатом и выделением последнего слога. После послышались стоны, крики и удары об пол.

Пётр Маркович посмотрел на свои наградные наручные часы, полученные им после жестокого боя за Берлин в 1945 году. «Что там может быть? – недоумевал он. – Какая рота, какой подъём в московской квартире в час ночи?» Не армейские сборы же. Что-то странное и, возможно, опасное происходило у ближайших соседей, с которыми он многие годы проживал, что называется, дверь в дверь.

Он толкнул соседскую дверь – не заперта. То, что открылось его взору, было настолько дико и странно, что какое-то время он остолбенело стоял на пороге, не понимая, что предпринять. Кира, недавно вернувшийся со срочной службы, высился посреди гостиной, размахивая и щёлкая цирковым хлыстом. Его отец в семейных трусах, мать с сестрой в ночных рубашках, глотая слёзы, маршировали по маленькой двушке, боясь ослушаться совершенно пьяного диктатора.

Пётр Маркович, когда-то боевой офицер, наконец оправившись от шока, оценил ситуацию: хлыст – грозное оружие в руках любого пьяного. Кира выше ростом и здоровее отца-полковника, не говоря о самом Петре Марковиче, который не блистал богатырским телосложением даже в молодости. А долгие годы, посвящённые научной работе, сделали своё чёрное дело: теперь его тело напоминало вопросительный знак. К счастью, никто из участников жуткого спектакля не заметил его появления. Он аккуратно, вдоль стены коридора, продвинулся к открытой комнате и замер.

Кира стоял спиной и зычно отдавал новую команду:

– Ро-та, стой! Первый напра-во, остальные нале-во, бегом!

Родственники тяжело побежали по кругу и неизбежно должны были столкнуться – так мала гостиная. Пётр Маркович, вспомнив, как брал языка во время войны, лёг на пол и неожиданно ловко пополз по-пластунски. Оказавшись рядом с Кирой, он схватил его обеими руками за щиколотку и дёрнул. Кира, и так некрепко державшийся на ногах, от неожиданного рывка потерял равновесие и рухнул, выронив хлыст.

Воспользовавшись общим замешательством, Пётр Маркович схватил хлыст и тремя прыжками добрался до своей квартиры. Ключи валялись на полу, а пачка бумаги, которую он нёс, разлетевшись по всей лестничной клетке, лежала живописными веерами. Но Петру Марковичу было не до бумаги. Дрожащими руками, с трудом попадая в замочную скважину, он отпер дверь и нырнул внутрь. Сердце билось так, что он не смог сделать и шага, а, прислонившись к стене, потихонечку сползал на пол, думая: «Хлыст, главное, хлыст здесь». Теперь ничего не страшно. Кира бешено колотился в его дверь, а он, сидя на полу, светло улыбался. Ему было не до статьи: перед глазами, как документальный фильм, проходила вся жизнь соседского отпрыска.