Наталья Рубанова: Анфиса в Стране чудес

– Можно слушать много религиозных наставлений, но не познать. Можно познать и все же быть нетвердым в знании, – начал читать Голос Бардо момента смерти, и Анфиса сложила на груди руки, смиряясь.

– О, благороднорожденная Анфиса, – Голос на минуту запнулся, будто оценивая, действительно ли благородно была рождена та, – настало время искать Путь. Твое дыхание сейчас остановится. Гуру… – Голос снова запнулся, припоминая инцидент в скверике около Таганской кольцевой и Марксистской. – Гуру подготовил тебя к встрече с Чистым Светом; сейчас ты, Анфиса, воспримешь его как он есть в мире Бардо, где все вещи подобны ясному безоблачному небу, а обнаженный незамутненный разум – прозрачной Пустоте, у которой нет ни границ, ни центра. Познай себя, Анфиса, в это мгновение и останься в Этом Мире. Я помогу тебе, – Голос повторил все это несколько раз прямо на ухо Анфисе перед тем, как прекратилось ее дыхание.

Анфиса внимательно слушала все, что ей говорили, но совершенно не чувствовала себя мертвой – точнее, вообще себя не чувствовала. Это был какой-то улет, которого она ждала много лет, и которого, одновременно, боялась. То, что он наступит так внезапно, она не могла и предположить. Потом Анфиса припомнила, что читала где-то о том, как мертвые не понимают того, что они мертвые.

«Какая тогда разница, – подумала Анфиса. – Тогда между живыми и нами и вправду нет никакой разницы?»

Но у гуру спросить было стыдно, она лежала на столике, а Голос на время куда-то исчез, так что Анфиса, оставшись наедине с собственной риторикой, расслабилась полностью. Никогда ТАМ (или ТУТ?) Анфисе не было так хорошо и спокойно; не нужно стало никуда идти или бояться опоздать, неактуальным стал незачет по методике и методологии разлагающихся наук; стало смешно от того, что ее волновал цвет собственных волос, наличие денег и чей-то день рожденье последнего летнего месяца, но не весеннего месяца Нисана; какими-то мелкими морщинками покрылось все то, к чему она то ТУТ, то ТАМ стремилась, а покрывшись, растрескалось на большие куски сухой глины, не годившиеся вообще ни на что. Исчезла скука, так напрягавшая Анфису последний год.

«В таком случае, умирать ТУТ гораздо интереснее, чем умирать ТАМ, – заключила Анфиса. – Тем более, кажется, делаю это я правильно, со шпаргалкой!».

– О благороднорожденная, сейчас приходит к тебе то, что называют смертью. Думай о ней так: «Вот и настал час моей смерти; воспользуюсь же ею во благо всех живых существ, которые населяют беспредельные просторы небес и буду поступать так, чтобы достичь совершенного состояния Будды…» – настиг Анфису Голос. – О благороднорожденная Анфиса, слушай! Сейчас ты созерцаешь Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. Познай его. Твой разум пуст, он лишен формы, свойств, признаков, цвета; он пуст – это сама Реальность, Всеблагость. – Анфиса хотела спросить: «Неужели?», но то ли сдержалась, то ли не смогла. – Твой разум, Анфиса – свободный, трепещущий, блаженный, и есть Всеблагой Будда. Твое сознание, лишенное формы, воистину пустое, и твой разум, сияющий, блаженный, – о, да, они не разделимы. Их единство и есть Дхарма-Кайя, Совершенность Просветления. Твое сознание не рождается и не умирает; оно – Немеркнущий Свет, Будда Амитаба. Этого знания достаточно. Осознав, что пустота твоего разума есть состояние Будды, и рассматривая ее как свое собственное сознание, ты достигнешь состояния Божественного Разума.

На этом Голос остановился, чтобы повлечь за собой другой. Тот, «другой» голос, говорил первому:

– Повтори ей все это внятно трижды, а лучше – раз семь. Так она пробудится от прежнего, а если будет не дурой – увидит Чистый Свет в Пустоте, соединится с Дхарма-Кайей и достигнет Освобождения.

…Анфисе стало обидно от человеческого «дура», но она решила не обращать внимания и слушать дальше.

– Анфиса, сосредоточься на своем божестве-хранителе, не отвлекайся: усердно сосредоточь на нем свой ум. Думай о нем так, словно он – отражение луны в воде, видимое и в то же время не существующее само по себе. Думай о нем так, словно он обладает физическим телом, – бормотал Голос, но Анфисе трудно было сосредоточиться, и она почему-то вспомнила Хому Брута, читавшего над панночкой в церкви Псалтырь.

– Ай да Гоголь, ай да сукин сын, – попробовала рассмеяться она, но, вспомнив, что высказывание принадлежит А. С., который «наше всё», и читается с фамилией «Пушкин» после «Руслана…», рассмеяться уже не смогла: – Что-то все в голове перепуталось, – озадачилась она и уснула крепко-крепко. Разбудил ее тот же Голос: