Юрий Сидоров - Своя не своя жизнь

Все, пора возвращаться домой. Только надо решить, куда идти: в Беляево выходить или к Северному Чертанову двигаться. И так, и так неплохо. Пожалуй, лучше к Северному Чертанову: дорога лесом чуть подольше и на метро потом без пересадок. А в лесу сейчас особенно красиво. Конечно, через пару-тройку недель станет просто восхитительно: желтые березы, огненные клены и на их фоне величавые, невозмутимо-зеленые ели. Да, скоро наступит настоящая осенняя сказка, которую я жду всякий раз целый год. Но и сейчас тоже неплохо. Листочки на деревьях становятся цвета недозрелого лимона. Я даже для себя название придумал – лимонная осень. А что, неплохо звучит.

Бросаю прощальный взгляд на девчушку, обхватившую своими ручонками нижнюю часть туловища красного деревянного идола, и со вздохом поворачиваюсь в сторону нужной мне тропинки. Вдруг… иного слова и не подберешь, именно вдруг, на какую-то неуловимую долю секунды мое сознание пронзает непонятный черный разрыв, совсем мимолетный. Он тут же проходит. Я с удивлением оглядываюсь по сторонам. Заметил ли еще кто-нибудь это? Девчушка все так же продолжает гладить потрескавшиеся деревянные бока идола, ее родители сидят рядом на бревнышке и нежно гладят друг друга за пальцы. Чета пенсионеров карабкается от Чертановки на Лысую гору, уверенно переставляя палки для скандинавской ходьбы. Дымом костерка веет со стороны Деревлевского ручья. Все ровно так же, как и до этого непонятного молниеносного чернильного удара в голове. Черт побери, что же это было? Похоже, никто из окружающих ничего подобного не испытал. Значит, мой организм начинает шалить. Какой-нибудь ослабевший капиллярчик в голове прохудился, дал течь. Да уж, вторая половина жизни идет как-никак, все начинает изнашиваться. Грустно, конечно, и… почему-то страшно. Вон пальцы до сих пор подрагивают. Странное ощущение все-таки было. За всю свою жизнь ничего подобного не припомню.

Еще раз оглядываюсь по сторонам. Все такое же низкое осеннее небо над головой, что и минуту назад, все такой же удивительный, нехарактерный для Лысой горы штиль. Мотаю головой, словно стремлюсь стряхнуть с себя посетившее меня наваждение. Ладно, пора двигаться домой. Подумаешь, капилляр лопнул, всего и делов-то, а я невесть что себе вообразил. Одним сосудиком меньше, не страшно, вон их сколько в голове, мое серое вещество подпитывают! И вообще все здорово. Сегодня суббота, прогулялся я неплохо, а завтра воскресенье. Можно будет в Лосиный остров сходить, от Красной Сосны через железку полузаброшенную к Бумажному просеку податься. Может, стоит Юлю пригласить? Да, вспомнил, она же писала, что болеет, температура 37 с половиной, насморк. Ну и ладно, пусть выздоравливает, надо написать ей на сайте сегодня. Хотя Юля, конечно, звонка ждет. Знает, что не люблю я эти долгие пустые разговоры по телефону, но все равно ждет. Хорошо, приду домой, поем и позвоню ей.

За всеми этими мыслями и лес незаметно кончился. Даже толком полюбоваться не успел. Надо будет завтра в Лосином острове подольше побродить, встать где-нибудь, закинуть голову вверх и посмотреть, как плывут облака над верхушками сосен. Еще чуть-чуть и вход в метро будет, дальше мне без пересадок от «Чертановской» до станции «Алтуфьево». Хорошо, чтобы в метро место сидячее было. Устроюсь поуютнее, закрою глаза и помечтаю минут сорок.

Уже подходя к собственному дому, я остановился как вкопанный. Что же это за день такой странный сегодня! То эта чернильная молния в голове, которую никак забыть не получается, то теперь цифры на торцевой стене под крышей. Я же в этом доме почти с рождения живу, каждую мелочь в нем знаю. А сейчас смотрю как баран на новые ворота и ничего абсолютно не понимаю. Дом у нас сложен из серого кирпича, а под самой крышей выше последнего, четвертого этажа, с торца здания красными кирпичами выложен год постройки «1957». То есть был выложен, всю мою уже немаленькую жизнь был. А сейчас что случилось? Мир перевернулся? Или я с катушек слетел? Закрываю глаза, снова открываю. И так несколько раз в надежде, что наваждение уйдет и мир снова станет привычным и понятным. Не становится. Под крышей упрямо краснеют цифры «1956».

Меня прошибает холодный пот. Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Не помню, чьи это слова, похоже, уже народные. Я сейчас их про себя повторяю как заклинание. Но, видимо, заклинатель из меня фиговый. На стене под крышей упрямо виднеется последняя шестерка вместо привычной, знакомой с детства семерки. Мы ведь с ребятами, особенно с Сережкой Алтуховым из второго подъезда, сто раз в детстве лазали туда по соседней пожарной лестнице и даже руками дотрагивались до этой самой семерки без палочки посередине. А сейчас там, сколько не протирай глаза, шестерка непонятная разместилась.