Игорь Синицын - «Всего лишь врач»

А пошло все … Мы – единственные свидетели того, что сейчас происходит на наших глазах, и никому нет дела до наших переживаний. Потерпите уж.. Никто не узнает об этом. Все будут знать, что в рамках закона состоялось судебно-медицинское исследование, которое установило причину смерти пострадавшей, и официальная справка будет фигурировать в суде. Остальное – блажь. Единственные ли? А, если бессмертная душа все-таки существует и сейчас с содроганием взирает на происходящее? Могла ли она при жизни представить, что ее телом распорядятся таким образом? Христиане, буддисты …

Кровь была в обеих полостях: и в животе, и в грудной клетке. Монголка не стала вычерпывать ее до конца, мерной посуды все равно не было, и объем кровопотери оценила на глаз. Откуда-то притащили обеденный столик, застелили клеенкой и вывалили на него органокомплекс. Нечем было смыть сгустки и монголке приходилось отделять их руками. Несложно было предположить, что мы имеем дело с разрывом селезенки – самая частая причина кровотечения при тупой травме живота. Так оно и было – в нижнем полюсе селезенки рваная рана. Других повреждений органов брюшной полости найдено не было. Как положено, монголка аккуратно вырезала кусочки органов для будущей биопсии, складывая их в баночку. В целом все ее действия были правильными, профессиональными, но уж больно медленно она все делала. Наши справились бы с этим за двадцать минут, а тут прошел уже час. Монгольский полицейский сделал несколько снимков в процессе вскрытия, вспышка фотоаппарата работала исправно. Я закурил, позволяя себе стряхивать пепел на замусоренный пол. Легкие тоже оказались целы, и монголка недоумевала , откуда же в плевральной полости кровь? Пришлось указать на незамеченные ею переломы ребер – кровили межреберные артерии. Черепную коробку вскрывать не стали, все и так ясно. Диагноз сформулировали вместе : Тупая травма грудной клетки и живота. Множественные переломы ребер слева. Гематоракс. Разрыв селезенки. Острая кровопотеря. Геморрагический шок Ш. Зашивать монголке тоже пришлось самой. Когда я помогал ей снять халат, то увидел насколько она вспотела, проводя вскрытие. Ее симпатичное лицо уже не было таким напряженным, как в начале, и она приветливо улыбнулась мне, когда я подавал ей пальто. Мне стало жалко ее, жалко, как женщину, на которую взвалили такую тяжелую работу, и она старалась выполнить ее, как можно лучше.

Пахабов сходил к «уазику» за носилками, предусмотрительно захваченными нами из Эрдэнэта, какой-то больничный служака появившийся вместе с ним, помог завернуть труп в простыню и отнести в машину. Договорившись с монголкой, что завтра к ней в Дархан , в бюро судмедэкспертизы подъедет Пахабов. Он привезет русский вариант протокола, возьмет все подписи, проставит печати и заберет от них монгольские акты, мы простились.

На улице начинало темнеть, и повалил снег. Остановившись у магазинчика с вывеской «хунсний делгур», что означает «продуктовый», в дословном переводе «магазин для людей», мы купили две бутылки водки и чем закусить. На этот раз платил я. Не откладывая дело в долгий ящик, первую бутылку откупорили, как только выехали на шоссе и взяли курс на Эрдэнэт. Первой стопкой опять помянули Марину. Теперь, находясь в тесном соседстве с ее телом, лежащем в саване на полу автобуса, мы произнесли этот тост более ответственно и осторожно, словно опасаясь, вправе ли мы пить за нее, не спросив у нее разрешения. Сегодня мы и так слишком вольно не считались с ее мнением…

– Можно было ее спасти? – спросил меня Пахабов, как хирурга.

Я пожал плечами. – В Монголии нет. В России, пожалуй, тоже нет. А вот в Германии, скорее всего, да. Там на аварии на автобане вылетают вертолеты , и пострадавший меньше, чем за час, уже в операционной. Не повезло еще и то, что зима, мороз. . В холод шок течет тяжелее. Микроциркуляция при низкой температуре и так снижена, а тут еще шоковые сосудистые нарушения…

Мажуев внимательно вслушивался в наш медицинский разговор, будто хотел извлечь из него какую-то пользу для себя в будущем. Лицо его было печальным и уставшим, вздыхая он разливал водку. Конечно, он тоже переживал смерть Марины. Но я хотел знать, был ли он, много повидавший на своем веку, пожилой человек, оскорблен увиденным сегодня? Останется ли у него в памяти сегодняшний день, как самое мощное свидетельство беззащитного сиротства рядовой, обыкновенной, человеческой жизни? Или все это укладывается в понятие нашей житейской «нормы», к которой нас приучили, как к неизбежности?