София Ворса - Город слепых перекрёстков

Вдруг Егор неожиданно ударил Олю по лицу и толкнул.

– Больно! По глазам попал! – сказала Оля.

– По каким глазам? Ты же слепая дура. Какие у тебя глаза? – раскатисто засмеялся Егор.

Он еще раз подбежал и толкнул Олю в спину, а потом забрал зайчика. Ту самую любимую формочку.

– Слепая, слепая, байстрючка, уродина, – он громко кричал и смеялся, – догони, догони, если сможешь. Я сейчас сломаю твою игрушку, и что ты мне сделаешь? Что? Слепая, слепая.

Только Оля вставала из песочницы, как он подбегал и снова толкал ее и выхватывал из рук формочки.

Девочка очень хорошо знала двор, но в тот момент совсем его забыла, как будто оказалась в незнакомом месте, совсем одна, и никто не мог ей помочь. Она плакала и умоляла вернуть игрушки, но Егор продолжал издевательства.

Все остальные дети стояли и молча смотрели на происходящее.

Коленки и ладошки очень болели из-за острых камушков, которые в них впились. Оля просто топталась на месте, пытаясь понять, с какой стороны на нее бежит Егор. Так беспомощно и ужасно девочка не чувствовала себя никогда.

Заливаясь слезами, Оля стала кричать:

– Мама, мама!

Мама все видела из окна, поэтому уже выскочила из подъезда и бежала на помощь. После ее появления все, кто был рядом с песочницей, разбежались.

Мама подошла и сильно обняла плачущую дочь. По ее дыханию девочка поняла, что мама тоже плачет. Мама целовала Олино лицо и все сильнее прижимала ее к себе. Через некоторое время всхлипывания прекратились, мамино дыхание стало ровнее, и она полушепотом зачем-то стала читать стихи. Наверное, она читала их для себя, но Оля на всю жизнь запомнила эти два четверостишия.

______________________

*стихи Ольги Патрий

– Хватит изображать из себя вселенское горе и хандрить, – ровным тоном сказала тетя Люба, – не получилось с учебными университетами, значит, будешь постигать университеты жизненные.

– Вы о чем, тетя Люба? – спросила Оля.

– Я о том, что жизнь не закончилась, – продолжила свою мысль тетя Люба. – Люди и без музыки живут. Надо идти устраиваться на работу. На одной нищенской пенсии инвалида первой группы ты не протянешь. Не жалеешь себя – пожалей нас, мы еле концы с концами сводим, а еще ты в довесок.

Слова тети Любы причиняли Оле боль, но она понимала, что та не со зла, а от тяжелой жизни такое говорит.

– Ну хорошо, – сказала Оля, – может, я бы смогла учить музыке маленьких детей?

– Да когда это закончится! – взорвалась тетя Люба. – Все! Ноты больше не трогаем! Ты теперь будешь учиться собирать выключатели, розетки, электрические удлинители и монтажные коробки. Тебя могут взять лишь на завод электротехнической продукции. Только туда принимают на работу незрячих в нашем городе.

Тетя Люба опустилась на стул и начала тихо плакать. Она не могла объяснить Оле, что слепых обычные люди воспринимают как недалеких, беспомощных и слабых умом людей, которых остается разве только что пожалеть.

Обычные люди даже не могут допустить мысли, что перед ними не какой-то ущербный незрячий, а, возможно, гениальный музыкант, математик или физик, да и прежде всего личность.

Проще согнать всех слепых в резервацию, обучить простому ремеслу типа сбора электрических розеток, а потом всем обществом умиляться своему гуманизму.

А думать о том, что хочет сам незрячий, как он хочет реализоваться, о чем он мечтает – зачем? Ведь достойные зрячие и очень гуманные люди давно для слепых все организовали: проснулся, собрал электрические розетки или выключатели, заснул, а в промежутках – время на еду и туалет.

О принципах гуманизма думать можно было до бесконечности. Поэтому тетя Люба прервала свои мысли и обратилась к Оле:

– Ты не расстраивайся, так все живут. Как-то все устроится.

– Надеюсь, – тихо ответила Оля.

Завод находился далеко от дома. Надо было ехать на автобусе и метро, ну и, конечно же, идти. В первый раз Олю повела туда тетя Люба. Это был очень важный поход: она должна была запомнить каждый свой шаг, выбрать ориентиры. Не перепутать, не забыть, успеть понять, ведь второй раз туда ее никто не повезет.