Илья Штемлер - Одинокие в раю

Давние эти годы, шестидесятые – восьмидесятые, были весьма удачные у драматурга Грина Зотова. Только авторских отчислений за свои пьесы он получал по несколько тысяч в месяц, в кассе на Владимирском проспекте. Тогда он и дачу купил, и квартиру кооперативную. Даже две квартиры, вторую для Зои, в доме театральных работников на Пушкарской. Помнится, какой поднялся вопль при распределении квартир на собрании пайщиков: почему Зотов претендует на вторую квартиру?! Больные родители? Знаем таких родителей, у многих есть такие длинноногие родители! Наш кооператив не бордель! Зотов известный драматург?! Никакой он не известный, просто удачливый драмодел! Вот и пришлось ловчить, доставать какие-то справки, водить в рестораны нужных людей, унижаться. И все ради любовницы Зои при законной жене Ларисе, которая уже махнула рукой на выкрутасы своего Гринки, как она называла мужа двадцать четыре года совместной жизни…

Остервенело тараща фонари, из тоннеля вырвался поезд и смиренно припал к платформе. Толпа привычно внесла в вагон Грина Тимофеевича, протянула через площадку и прижала к противоположным дверям. Черное зеркало стекла вобрало лица ближних пассажиров и среди них улыбчивую тетку в берете. Вот привязалась так привязалась, подумал Грин Тимофеевич, затылком чувствуя ее взгляд…

– Парень, эй, парень, уступи место пожилому человеку! – раздался голос той тетки.

В глянце стекла всплыла чья-то виноватая фигура, и Грина Тимофеевича потянули за рукав.

– Спасибо, я постою, – буркнул Грин Тимофеевич.

– Садитесь, садитесь, – настаивала тетка.

– Ах, оставьте, – все больше раздражался Грин Тимофеевич.

– Вам же уступили, – сварливо недоумевала тетка. – Так нечестно!

– Что?! – изумился Грин Тимофеевич.

– Тогда я сяду! – Какой-то тип изловчился и боком шмякнулся на пустующее место.

Раздался ехидный смешок.

– Вы меня позорите, – проговорила тетка в самое ухо Грина Тимофеевича.

– Отстаньте. Надоели! – вскипел Грин Тимофеевич довольно громко. – И вообще! Мне не нравятся дамы с длинными носами!

– У меня-то длинный нос?! – возмутилась тетка.

– Суете его куда не следует. – Грин Тимофеевич резко повернулся и двинулся к выходу из вагона.

– Псих… пархатый, – бросила вдогонку тетка.

«Почему пархатый, дура», – усмехнулся Грин Тимофеевич, вступая на платформу станции метро «Площадь Восстания». Рано вышел, ему надо было выйти на Техноложке, через три перегона, там неподалеку приличная столовка… А все из-за тетки: проняла-таки его, нервы сдали. Или следователь нет-нет да всплывает в памяти со своей повесткой на шестнадцать ноль-ноль…

Сырой после недавней зимы Невский проспект принял Грина Тимофеевича обычным простуженным голосом рабочего дня. Давно миновали годы, когда он с упоением фланировал по асфальтовой спине «Бродвея». Один или с компанией, встречая на каждом шагу приятелей или знакомых, таких же милых сердцу юных фланеров, ребят из соседних дворов. Замечательное было время пятидесятых, время стиляг. Обычно часть проспекта от площади Восстания по направлению к Адмиралтейству занимали чуваки и чувихи, проживающие с четной стороны Невского, а параллельную сторону прогуливала хевря, проживающая по нечетной. Такой неписаный закон! Грин Тимофеевич – или, как его тогда прозывали, Сэр, – жил на Марата, стало быть, предпочитал свою, нечетную, сторону. Но нередко, нарушая обычай, он хилял по четной потому как его чувиха Эля проживала на той стороне. Почему Сэр, Грин Тимофеевич уже не помнил.

Кстати, Эля была больше известна под кликухой Толокно. Он с ней расстался, когда узнал о других удачливых соперниках за благосклонность подружки из 208-й, женской школы на улице Восстания. Сам Сэр учился в 222-й, мужской, что на Невском, известной как Петершуле. Толокно даже забеременела в девятом классе. Знакомые чуваки сгоряча шили это ему, Сэру, – кто же как не он, красавец и заводила, «бродвейская» знаменитость, мог бы еще совершить такой подвиг. Хотя все знали, что он давно перестал «ходить» с Толокно, но мало ли – заглянул по старой памяти. Толокно не опровергала. Поднялся скандал на обе школы! В свару вмешались родители. Отец Грина, капитан дальнего плавания, привыкший к общению с моряками, был крут и решителен. Изъял у сына дареные цацки – брелоки с фирменным штампом, транзисторы с хипповой музней, попсовый стильный прикид, туфли на белом каучуке фирмы «Саламандра» и прочее, что выделяло Сэра в кругу приятелей. Мало того, втащил сына в парикмахерскую, где Сэр оставил свой золотистый кок и кликуху. Какой же он Сэр без всего этого и особенно без кока…