Автандил Хазари - Экзистенции

– Наш долгожданный друг, – сказал он кому-то через плечо и с любопытством принялся снимать с моей одежды червяков, отправляя их себе в рот. – Проходи.

Протиснувшись сквозь узкую щель, я стал озираться по сторонам. Ничего необычного в интерьере дома не было: уютные на вид кресла и диванчики, вдоль стен – шкафы и полки с какими-то свитками, с тёплым треском горел камин, а на окнах и дверных проёмах висели голубые занавески. Примечательной деталью интерьера был огромный вычурный письменный стол, за которым сидел человек и что-то писал. Увидев его, я невольно отшатнулся назад: на худом теле располагались две головы – голова старца и голова ребёнка, при этом глаза ребёнка были закрыты; видимо, он спал. Человек оторвался от своего писания и улыбнулся мне необычайно доброй и успокаивающей улыбкой, что вернуло мне благостное расположение духа. Не дожидаясь приглашения сесть, я опустился в одно из кресел, с благодарностью принимая от крота чашу с густым красным вином. На секунду я подумал, что будет с вином внутри меня, ведь органов не осталось, но никаких специфических ощущений, кроме разливающегося по телу тепла, я не почувствовал.

Старец решил прервать идиллическое молчание:

– Путь – это, прежде всего, метаморфоза идущего.

Вдруг из-под стола вышел крупный белый кот, видимо, лежавший до этого на коленях старца. Дойдя до середины комнаты, он ощетинился и начал изгибаться, а из его пасти показалась голова змеи. Стоило только змее вылезти из кота, она набросилась на него и стала заглатывать несчастное животное, но чуть только кот полностью оказался в брюхе змеи, из-за чего та непомерно раздулась, как змеиную кожу пропорол кошачий коготь, и кот вылез наружу, схватив змею в зубы и проглотив её одним судорожным усилием. Я с нетерпением произнёс:

– Может, вы оставите в стороне свои фокусы и объясните мне, где я и что со мной происходит?

– Думаю, это мне по силам, – благодушию старца не было пределов. – Ты получил больше, чем смел надеяться: стремясь к свету, ты достиг подлинного мрака. И теперь пребудешь в нём вечно.

– Ваш дом – это граница?

– Для человека, разводящего и сводящего мосты, это слишком наивный вопрос, – многозначительно улыбнулся старец, и я понял, что ждали действительно меня.

– Почему именно я?

– Потому что ты лучше других знаешь, что за каждой ступенью обязательно следует другая, и что за естественной границей досягаемости взгляда начинается то, на что стоит смотреть.

– В чём будет заключаться мой труд?

Старец приподнял свиток, над которым трудился, и торжественно произнёс:

– Ты будешь учиться писать!

И тогда мне всё стало ясно. Я встал и пошёл в соседнюю комнату, которая по своему убранству походила на комнату старца. На столе уже лежал пустой свиток, и мне не оставалось ничего, кроме как сесть за стол и начать писать слова, которые, как мне казалось, я знал всегда, но почему-то позабыл в суете дней.

«Голос страха и боли слышу из ваших уст: вопиёте вы от неправедных дел и взыскуете справедливого суда. Но кто родитель ваш, как не страх и боль? Кто дарует вам вас самих, как не страдание? Что есть существование ваше, как не суд, справедливо воздающий вам мерой за меру низости вашей и открывающий вам подлинные высоты ваши?

А я – лишь стража: я стою на границе всякого существования и жду, когда вы прибудете ко мне, подберётесь к своему пределу и наконец-то поднимете веки. Не все переживут миг открытия подлинности, но не бойтесь высокой цены. Здесь, у предела, в точке безусловности, вы можете получить нечто большее, чем бессмысленное продолжение себя во времени. Например, свободу, или твёрдое основание, или импульс, или покой, или полноту себя. Только в бездне, где кончается дорога и не видно моста, вы увидите, за чем всё это время шли.

А я буду неподалёку. Я уже нашёл свой предел, и теперь моя работа – помочь другим увидеть мгновения, когда случайное уступает место закономерному, условное – безусловному, относительное – абсолютному, а существование – бытию. Для этого я пишу эту книгу. Книгу экзистенций».

Многие годы я странствовал, мерил землю шагами и ободом колеса, и вот вернулся в деревню, с которой связаны поныне тревожащие воспоминания. Что привело меня сюда? Нет, не дела; может, неудовлетворённость прошлым? Смущение неудачей? Жажда всё-таки найти выход из лабиринта деревенских улиц, поглотивших меня тогда? Из паутины отношений, трясины привязанностей, зыбучего песка нерешительности, могучих стен навязанных правил и условностей…