Лариса Джейкман - Тени ушедших времен

***

Наступила зима 1860 года. Декабрь выдался снежным, но не морозным. С Каспия дули теплые ветры и несли тепло по матушке-России до самой центральной ее части. Саратовская губерния между Москвой и Каспием, обдуваемая южными ветрами, являла собой заснеженную, но не промерзшую территорию. Близкая к средней полосе России, изобилующая лесами, славящаяся волжскими просторами местность была до боли любима каждому, кто родился здесь и вырос несмотря на то, что порой зима здесь была холодной, с трескучими морозами, но не в этот год.

– Еще возьмет зима свое в январе. Мало не покажется, – поговаривал Еленин отец, проживший в этих местах всю свою жизнь.

– Ты бы погуляла, дочка, покуда морозы не трескучи. Чего в избе-то все? Молодая еще у печи греться, – сказал Елене как-то Фокей, и она стала выходить понемногу за ворота: за хворостом сходит, к проруби за водой или просто до барской усадьбы прогуляться и обратно. И все боялась с Петром повстречаться. Думала Елена забыть его совсем, а коли с глаз долой, так и из сердца вон.

Однажды под самый новый год Елена с отцом собрались в лес елочку поискать. Барыня приказала Фокею отыскать для барской семьи елку, самую красивую, что ни на есть. Ну и себе за это маленькую елочку было разрешено срубить.

– А как мы в лес-то, пешком пойдем что ли? – спросила Елена отца.

– Да не-е, барин сказал, телегу даст, – ответил отец и покосился на дочь, а у Елены замерло сердце.

– Петра что ли с хутора пришлют? – спросила Арина.

– Да кто ж его знает, Петра ли, кого другого. Нам-то что за печаль? Да Петр, небось, в кузнице. Ох и работящий мужик! Надоело, говорит, на телеге. Хочу, мол, тело поразмять молодое, молотом помахать, – незлобиво ответил Фокей.

Елена ушла за печку за валенками и тихо заплакала. Не улеглась еще ее тоска сердечная, не переболела, видать, душа. Но не хотела она, чтобы родители ее в слезах видели. Вытерла лицо, надела теплые валенки, старенький полушубок и вышла к отцу. Тот еще одевался.

– Э-ге-гей! Дядя Фокей, выходи, поехали! – услышала Елена с улицы знакомый голос и вышла первой.

Ни слова не говоря, девушка подошла к телеге и села на мягкое пахучее сено.

– Ну здравствуй, краса моя ненаглядная, – поздоровался Петр.

Елена промолчала.

– Ты что ж теперь, и здороваться со мной не желаешь, али не мил я тебе больше совсем? А могли бы и примириться, а, Еленька? – настаивал бывший кавалер.

Но тут подошел Фокей в старом овчинном полушубке, подшитых валенках и огромных овечьих рукавицах.

– Здорово, дядя Фокей! Как живешь – не тужишь? Чего это дочка у тебя такая неразговорчивая? Али в строгости ее большой содержите? – спросил Петр смешливо.

– Трогай давай! Балагурить потом будем. Дочка сама себя в строгости держит и правильно делает. А то ишь, картуз набекрень, вместо валенок сапоги. А это еще что за коврик вокруг шеи намотан? – строго, но все же со смешинкой в голосе спросил Фокей.

Петр тронул лошадей.

– Это, дядя Фокей, не коврик. Это – шарф называется. Чтобы горло, шею и уши в тепле держать. Я его в городе в прошлом разе купил. Там все-е носят, от мала до велика. Из тонкой овечьей шерсти связан, – с гордостью ответил Петр.

– Ишь ты, слово-то какое мудреное: «шфарф». А чего полосатый такой? Ну что ни на есть, коврик в сени, – недоверчиво пробурчал Еленин отец.

– Эх, отсталый ты мужик, как я погляжу, дядя Фокей. Да ты что думаешь, ежели мы не в городе живем, так нам и о модах думать не надо?

– А я тебе не барская Настасья, чтобы об модах думать. У меня вон – дочь на выданье. Хорошо хоть нам наши барья не большой указ, а то бы отдали мою кровинку за такого, как ты, модного, и поминай, как звали, горюй всю жизнь, – совсем как-то невпопад вдруг сказал Фокей, и Елена покраснела, дернула отца за рукав, укоризненно посмотрев на него.

А Петр вдруг и заявил:

– Мне, дядя Фокей, барин тоже не указ, кого в женки брать. А если хочешь знать, я и так подумывал к тебе сватов засылать. А что, Елена – девка видная, работящая. Давно я к ней приглядываюсь. Люба она мне. Ты спросил бы дочку-то, по нраву ли я ей? А коли так, то и рядить будем. А, Еленька? Что пригорюнилась?

Девушка совсем растерялась и уткнулась лицом в отцово плечо.

– Ну ладно, хватит мне тут! Больно умный сыскался. Ишь ты, «Еленька»… Не про тебя девка, – оборвал Петра Фокей.

– Это почему же? Я вот торговать собираюсь, в город буду шерсть, деревянную посуду, утварь всякую возить продавать. Там глядишь, и лавчонку открою. Избу хочу новую ставить. Жениться мне надо. Жена по хозяйству будет, да детишек растить. А чем Елена не хозяйка? Ну скажи, дядя Фокей? Я ведь по-серьезному.