Наталья Рубанова: Адские штучки

Ее лицо (резко очерченные скулы, еле заметная горбинка на носу, родинка), наполовину скрытое под гривой ярко-рыжих волос, показалось знакомым. Надо было, конечно, бежать – я ведь знал, знал, тысячу раз знал, что не имею права еще на одну ошибку. Смертельный трюк с тем самым словом не входил в мои планы – я хотел покоя и только покоя; возможно, я банально устал от жизни, а уж рождественская история и вовсе выбила из колеи. Однако “сбежать” не удалось – дама попросила зажигалку, мы разговорились. Полина явно скучала; на мой вопрос, чем она занимается, усмехнулась: “Швея” – я приподнял бровь и выпустил дым ей в лицо; “швея” расхохоталась, легонько щелкнув меня по носу. Экзотичный маникюр, экстравагантное платье в русском стиле, холщовая сумка и лапти – да, лапти (говорят, модно): ее упаковка действительно сильно отличалась от упаковок собравшихся здесь барышень. “Это ***, известный модельер, ты разве не узнал? Ее часто показывают по каналу…” – однако я не смотрел телевизор и, собственно, не был обязан знать в лицо известных модельеров; я покупал обычные вещи в Zar’e – в сущности, мне было почти все равно, что носить. Мы танцевали, пили, снова танцевали, потом обменялись визитками, и она укатила в дёготь ночи на белом пежо: вот, собственно, всё.

…всё ли? От Рождества до самого Сочельника снилась мне саламандра – каждую ночь приходила она, заглядывала в глаза, будто пытаясь поведать о чем-то важном. Каждое утро находил я на подушке волос цвета огня. Каждый день собирал по кусочкам рассыпанную мозаику снежного своего безумия и все больше привязывался к Полине. А Она ничего не хотела – не хотела или уже не могла: казалось, ее страсть к работе приобретает патологические формы – я сам часто задерживался в офисе, однако о “водоразделе” между своим и “заказным” творчеством никогда не забывал. Полина же ничего не разделяла: в том-то, наверное, и было ее счастье, и, скорее всего, только поэтому она добилась того, чего добилась. Мне нравились ее модели – как-то Полина позвала меня на один из показов. Потом, после всего, уже в машине, я впервые поцеловал ее: она не отстранилась, но не более того. Вторая попытка – через день, в ресторанчике, – окончилась полным провалом. Третья же, у нее дома (Полине приспичило переодеться), завершилась диваном в стиле ар-деко и перевернутой серебряной пепельницей. Так я забыл всё и вся, так опять стал мальчишкой. Нет, мне не нужно было ее тело – точнее, нужно было не только тело. Наверное, я мечтал о невозможной, недостижимой в трехмерности, гармонии. Слиянии души и плоти, разума и чувства… но чудес не бывает, даже на Рождество: не бы-ва-ет. Перед ее ровным “нет” я был тогда беззащитен, совершенно беззащитен.

“Дружба с элементами секса”, переросшая в моем случае, как принято говорить, “во что-то большее”, в основном обжигала и ранила, нежели радовала – в иные дни приходилось взвешивать чуть ли не каждое слово: властная и довольно жесткая, она не терпела возражений, а к чужому мнению мало прислушивалась. Особенно к мужскому: иногда казалось, будто Полина считает нашего брата чем-то вроде “осетрины второй свежести”. Всё это полировалось тем, что периодически она д а в и л а – конечно, невольно, однако виртуальную каменную плиту, прижимающую тебя к асфальту, я чувствовал не раз и не два. Приходилось осекать – тогда в глазах Полины (забуду когда-нибудь, интересно?) появлялись холодные синие искры: бешено, яростно, неприлично, возмутительно красивые. Я л ю б и л ее (точнее, использовал это слово для обозначения проявлений тех “нестандартных” чувств, которые она будоражила во мне) – сам не заметил, как это случилось – и потому многое прощал. Многое, но не всё. Например, тон. Голос. Кажется, она не слышала о таком понятии, как этика отношений – скорее всего, ей было просто некогда над этим задуматься… или не приходило в голову: гонка, безостановочная гонка (чтобы доказать, “стать кем-то”), с ранних лет подпитываемая желанием самоутверждения в материнских глазах, сделала ее в чем-то железной. “Обрезавшись” о нелюбовь в детстве, она привыкла нападать первой – нападать даже в отсутствие какой-либо угрозы: так готовится к прыжку тигрица – и лишь прыгнув понимает, что ее когти впиваются в пустоту… Однако мать давно погибла, а элементарно отдышаться, оглядеться, задуматься и, в конце концов, просто провести отпуск с детьми времени всё не было. Мне казалось, будто Полина никогда и не рожала – настолько не вязалась она с ролью мамочки в, так скажем, хрестоматийном обывательском понимании ( я – обыватель?.. ). Что же касается экс-мужа, то она скупо обмолвилась о нем лишь однажды – разорившийся в одну из “великих чисток” банкир, запятая, лысеющий брюнет, точка.