Всеволод Георгиев - Московская живодерня (сборник)

Военный весь подтянулся, переменил ногу и зашагал строевым шагом, размахивая руками и вбивая каблуки в дорогу. Снег весело скрипел под сапогами, сталью звенели положенные для парадной формы шпоры, наконец, прокашлявшись, военный чистым голосом запел «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…».

Приват, услышав издалека пение, улыбнулся, тихо радуясь, что пока они оба живы.

А военный шел и шел. Пот заливал ему глаза. Он сдвинул фуражку на затылок. Это придало ему залихватский вид, и он еще громче запел знакомый псалом, еще энергичнее стал размахивать руками.

Волчица, приподнявшись было с места, услышав громкое «Заповеждь, Боже, силою твоею…», опять уселась на снег. Двое переярков перестали топтаться на месте и замерли, только сидящий матерый все так же невозмутимо наблюдал за действием, как столичный театральный зритель наблюдает за спектаклем.

Военный миновал волков и запел «Дева днесь Пресущественнаго рождает…». Волки не тронулись с места.

Впереди замерцали огоньки домов. Издалека послышался лай собак. Можно было оглянуться.

Волков на месте не оказалось. Все же он успел заметить мышиные тени, которые, набирая скорость, заскользили по направлению к полустанку. Только бы приват успел добраться до деревни!

Больше ничего военный о привате не знал. Он помнил, что пришел домой вовремя, переменил белье и выпил большую рюмку водки. За столом это происшествие как-то поблекло, потому что был праздник, в доме было тепло и вкусно пахло, пели церковные и светские песни, на елке горели свечи, а под потолком сияла звезда Рождества.

Привата нашли занесенным снегом в перелеске, недалеко от полустанка. Волки его не тронули. Он умер от грудной жабы и замерз в снегу. Видно, когда увидал бегущих волков, побежал, не разбирая дороги, пока хватило воздуху.

– Вот, брат, какая история с географией, – закончил мой собеседник, – а ты говоришь…

Я молчал, подавленный и пораженный его рассказом. Ночные страхи рассеялись. Ведь если есть звезда, можно жить ничего не боясь. Некогда к ней двинулись и небожители, и волхвы, и пастухи, все. С восторгом, с трепетом, но без сомненья.

В моем поколении была странная смесь прошедшего времени – общего дела, войны, красных знамен, ношения кителя и ненависти к буржуям, – это с одной стороны, и песен Окуджавы, плащей из болоньи, торшеров и первых записей «Битлз» – с другой, а может, и с третьей. Удивительно, Павел Корчагин стоял в одном строю с тремя товарищами Ремарка, а песня «Орленок» не переставала звучать, когда на сцене пел Ив Монтан. Товарищи не уживались с товарищами. Странное, странное поколение. Не то весна, не то слепая осень.

Через тридцать лет, в девяностых, оно стало тихо вымирать, видимо, с добавлением новых компонентов смесь превратилась в вещество, несовместимое с жизнью.

Мой собеседник тихо копался, убирая в рюкзак остатки ужина и что-то бормоча себе под нос. Тогда он казался мне почти старым, хотя только вступил в пору, когда дни коротки, как выстрел из автомата. Его уже давно нет на свете.

Я прислушался. Бормотание походило на считалочку: семь волков идут смело, впереди их идет волк осьмой, шерсти белой, а таинственный ход заключает девятый…

Наконец он улегся на сено и сразу уснул. Я последовал его примеру. Потом, я помню, проснулся: во сне мне показалось, что я оступился и чуть не упал. Щеки у меня были мокрые. Я вытер их ладонью и повернулся на бок. Поворачиваясь, я приоткрыл глаза. На горизонте появилась розовая полоса. Ночь прошла. Уже вставало солнце.

В субботу, когда она пришла из школы, ее ждала новость. К ним в квартиру собирались въезжать новые соседи.

Старые, старые не только по названию, но и по возрасту, уехали на лето в деревню, да так и не вернулись, умерли с перерывом в две недели. Их и похоронили там же, на деревенском кладбище. Комната долго пустовала. Теперь в ней должны были поселиться тоже муж и жена, но более молодые. Оба бывшие комсомольские, а к настоящему времени партийные работники. Оба с периферии, достигшие в карьерном росте приглашения в столицу.

Москва готовилась принимать Олимпийские игры. Она хорошела, росла, заполняла пространство, которому посчастливилось попасть внутрь кольцевой автомобильной дороги. Раньше здесь было поле, деревня или просто пустырь, а теперь – жилые кварталы.