Ава Сканич - Проза

И пошёл к себе в кабинет.

Пошелестел бумагами, прошёлся вдоль стены, увешанной фотографиями в рамках, вернулся на кухню, выключил плиту и ушёл спать.

На то, чтобы сдать билет, получить деньги, продать шляпу, новомодный недавно купленный чудовищно огромный чемодан на колёсиках (Ах из вредности называл его «чумодан»), объясниться с мамой, привезти ей в качестве извинения семь слоников из «чёрного дерева», купленных в индийском магазинчике, ушло два дня.

Ах торжественно обещал, что деньги не растратит, употребит на дело, что Африка никуда не убежит. Мама сделала вид, что верит ему и напоила Аха чаем, поданным в хрустальном стакане с подстаканником. Они мирно посидели за столом. Мама выстроила слоников в ряд по росту и поглаживала, рассматривая глазки, сделанные из кусочков кости.

– О, – сказала мама, – вот и семь слонов, ещё петуха заведу – и буду устроенная!

– Да, – сказал Ах, любуясь на нежную кожу маминых щёк, – сначала внуков надо дождаться, потом их вырастить, потом женить и замуж выдать, и уж потом можно и петуха…

– Ладно, мам, мне пора, – сказал Ах, поднимаясь из-за стола.

– Когда зайдёшь? – спросила мама.

– Да у меня дела сейчас, ну невпроворот, правда. Через неделю, идёт?

– Ладно, ну, целую, иди. О, стой, возьми, я тебе тут приготовила кое-что…

– Спасибо, мам, пока, – сказал Ах и, спускаясь в лифте, принюхался к пакету, врученному мамой. Пахло вкусно.

– Как бы так пронести, чтобы дед не заметил, – подумал Ах. – В прошлый раз он пиццу мамину съел в два грызка, даже не поделился. Видно, баба Клава его на овсянке держит.

Дед, конечно, Аха встречал у колодца. Хитрым глазом косился, когда Ах пакеты вытаскивал из салона машины.

Ах деда пожалел и пригласил на чай. Но предупредил, чтоб тот имел совесть, потому что он маму не так уж часто видит, и тоже хочет вкусненького домашнего поесть.

Дед тоже Аха пожалел, и мамину еду они мирно поделили пополам. Разогреваясь на печке в эмалированной кастрюльке с подсолнухом на боку, мамина стряпня щекотала дедовы заросшие и Аховы изящные ноздри тонким ароматом.

– Чего это, а, Ах-ты, чего это она у тебя учудила? – недоумевал дед. – Ведь как пахнет, не пойму… Ну, мастерица у тебя матка…

– Дед, дай понюхать, не трынди, – сказал Ах.

Он торопясь нарезал хлеб и расставлял тарелки. Слюна омывала язык и Ах с остервенением её проглатывал, сам себя сравнивая с голодной собакой.

Когда первые несколько кусков были проглочены, дед с Ахом замедлили темп, и наконец смогли ощутить вкус – оказывается, они ели мясо, тушённое с огурцами, морковкой, тыквой, и в брусничном соусе.

– Ну спасибо матке скажи, Ах-ты, – крепко вытирая рот носовым платком, сказал дед, – вкусно, я тебе скажу, ну как в раю!

– В раю, дед, все вегетарианцы, – со вздохом ответил Ах, – я и сам иногда хочу веганом заделаться. Да вот не могу пока… А знаешь что интересно, дед, мама-то мяса у меня не ест!

– Да как же она так вкусно его делает, неужто не пробует?

– Неа.

Ах недели три мотался по свои делам. Бабу Клаву пришлось просить подменить его на ферме. Ну да не страшно, такое и раньше бывало, да и бабка была добрая, мягкая по причине толстотелости, щенки её любили.

Аху пришлось истратить все деньги, отложенные на отпуск. Об Африке пришлось забыть.

– Ничего, – успокаивал себя Ах, – наживём ещё.

Погода эти три недели, наверное, сочувствуя Аху, была превосходной.

Лёгкий ветерок овевал Ахову уставшую голову, когда тот вываливался из очередного присутственного места на свободу. Почему-то рядом с госконторами никогда не стояли скамейки. Да что там скамейки – и урны были только возле входных дверей, под непосредственным присмотром охранников. Из-за постоянного наплыва посетителей, скученности и спешки, в силу присущей таким местам особой атмосферы ажитированности, мусор в этих замызганных урнах часто возгорался от непотушенного окурка, и люди, которым некуда было деться, предпринимали всякие попытки избавиться от вонючего дыма. Заканчивалось это всегда одинаково: кто-нибудь выливал в забитую урну пиво или воду из бутылки, и тлеющий мусор продолжал вонять бездымно.

Приезжая вечерами домой, Ах первым делом скрывался в сарае и обливался водой из шланга, наспех надев его на кран. Запахи, осевшие на Аховы волосы и одежду, преследовали его и во время мытья. Смывая с себя приметы дня, Ах заново оценивал происшедшее. Он вспоминал кривые стулья, и линолеум, затоптанный посередине коридора в белёсую дорожку, и красивый клён, нечаянно уронивший огромный лист на стол к усталому толстому зампреду. И конечно он помнил каждый запах, встреченный им на пути. Недаром Ах был собаководом. Наверное, он смог бы стать и дегустатором, но так и не сумел понять важность этой работы. Вернее, не считал свою персону необходимым условием процветания профессии.