Дмитрий Ефремов - Полёт японского журавля. Я русский

Играли в дурака. Изаму быстро освоил правила, и вскоре, после нескольких партий, решили играть на интерес. Изаму был в приподнятом настроении и нечего не понял. Следующую партию он проиграл, и усатый бесцеремонно показал жестом, что проигравший должен платить. Пока играли, Синтаро внимательно наблюдал со стороны. Игра казалась простой, но завлекательной. Он уже хотел подсесть, чтобы поддержать друга, как неожиданно заметил, что усатому один из приятелей подсовывает лишнюю карту. Синтаро без промедления подскочил, и ухватил его за рукав, но карты уже не было. Будённый словно ждал этого мгновения, схватил Синтаро за шиворот и стал душить. – Ты это брось, шпионская морда. Простачка из себя строили, а подготовочку-то видно. Ишь, какой шустрячёк, узрел фокус, даром что узкоглазый. Сейчас мы из вас спесь-то выбьем, япона мать! Говори, с какой целью перешёл границу.

Изаму не медлил, и бросился выручать друга, но запутавшись в чужих ногах, рухнул на пол. На него тут же навалились двое сокамерников.

– Ну что, доигрались, вражьи дети? – заорал Будённый. Синтаро готов был стоять до последнего, но крепкие руки усатого не отпускали. Единственное, что мог позволить Синтаро, это гневно смотреть на всех, кто был вокруг, его скулы налились свинцом, а в груди всё горело от злобы и страха. Он не ожидал, что первое знакомство с русскими будет таким бурным. Все рассказы Ли Вея о доброте русского человека не вязались с тем, что он видел сейчас. Он с трудом всё же высвободил руку, и сам не зная почему, вытащил из кармана крестик, и полоснул им по лицу обидчика. На щеке Буденного сразу же проявилась багровая полоса.

– Нихрена себе! Япона мать. Вот это реакция, – изумился Семён, отпуская Синтаро.

– Оставь его, – приказал один из военных, до этого только наблюдавший за происходящим. – Чего парня до белого каления доводишь?

– Ах ты, япона мать! – изумился Будённый, проводя ладонью по щеке. – Ещё немного, и без глаза оставил бы. Чуть харакири мне на лице не сделал, – пожаловался Семён, словно ища поддержки у друзей.

– Ну да, хотел пукнуть, а вышло какнуть, – пошутил кто-то из дружков. В камере дружно рассмеялись, и Семён громче всех остальных.

– А ты чем это меня? Ну-ка, дай гляну. Крестиком что ли? Ты что, крещёный, что ли?

Синтаро кивнул, догадавшись, что речь именно о его крестике.

– Братва, да он православный, кажись. Ну, тады живи, – немного расстроившись, что драка не удалась, согласился Будённый, подойдя к военным. Среди них был немолодой старшина с сединой на висках, с такими же пушистыми, как у Семёна, усами. Поперёк его правой брови тянулся багровый рубец, из-за чего один глаз казался больше другого. – Да ты не волнуйся старшина, сейчас помиримся.

– Оставь его, балаболка, говорю тебе.

Семён подмигнул военному и что шепнул на ухо. Тот приподнял одну бровь, и улыбнувшись, кивнул. Подойдя к японцам в углу, готовым стоять до последнего, солдат ласково поглядел на них и сипловато рассмеялся. Потом похлопал Синтаро по плечу, указывая на крестик:

– Ты паря, с этим не балуй. Это не оружие. Меня вон, всю войну оберегал. – Он аккуратно вынул из-под тельняшки медный крестик, снял его с шеи, и показал японцам. Вот, всю войну не снимаю. Один раз тока не уберёг, от строптивого командира, за что вот и сижу тут. А ну, дай глянуть. Точно крестик?

Синтаро, видя, что намерения солдата мирные, медленно вытянул руку.

– Не боись, не отыму. Ну, так и есть, православный. Крестик-то, кажись, серебряный. Откуда у тебя он? Я говорю, кто дал?

– Нашёл, что спросить. Он же по-русски ни хрена не соображает, – рассмеялся Семён.

– Ну, мало ли, может, поймет.

– А ты его поучи языку, – предложил старшина. – Всё лучше, чем в карты резаться.

– Во-во, начни с того, что такое японская мать, – предложил лейтенант. Его шутка вызвала оглушительный спех, потом Семён взялся учить новеньких языку, и разумеется, начал с колоды карт.

Один раз в день их выводили в тесный дворик, окружённый красными кирпичными стенами, заключённых было много, и на двух азиатов уже никто не обращал внимания. Лишь однажды к ним подошёл молодой китаец, и стал что-то восторженно рассказывать, но потом, сообразив, что ошибся, расстроился и отошёл.

Дни в камере проходили однообразно, кто-то пел песню, другие тихо подпевали. Синтаро нравилось мелодичное звучание песен, содержание которых было непонятно, но заставляло проникаться этой мелодией. Он пробовал подпевать, чем вызвал симпатию Степаныча. Однажды подсев к Синтаро тот молча показал ему несколько фотографий. На них были люди со светлыми лицами, и Синтаро удивило, что все дети, а их у Степаныча было много, были с белыми волосами. Это произвело на него такое впечатление, что Синтаро долго не мог оторвать взгляда от снимков. Синтаро понял, что перед ним не военный, а просто человек, который вынужден был оставить семью и дом, и пойти воевать.