Андрей Глебов - Ловушка для Хамелеона

Русанов съел пару ложек клейкой перловки, сделал несколько глотков бурой жидкости, маскирующейся под чай, и направился в буфет купить лимонных вафель и бутылку «Буратино». К его спине липли недружественные взгляды вояк. Их можно было понять. Карманных денег у них, считай, и не было, и позволить себе роскошь кулинарных изысков могли только единицы.

Ликвидировав чувство голода и выкурив после завтрака сигарету, Русанов стал готовиться к предстоящей консультации по истории. Достав вопросник и общую тетрадь в 48 листов, он сунул во внутренний карман пиджака шариковую ручку. Сборы были недолги.

– Максим, ты историю хорошо знаэшь? – Керашвили расчёсывал пробор, любуясь орлиным ликом в зеркало.

– Основные даты и события. Боишься, что провалишь?

– Я нэ боюсь! Зачэм? – тбилисец шумно продул зубья расчёски и сунул её в нагрудной карман. – Я знаю, я экзамэн сдам!

– Откуда такая уверенность, Заза?

Керашвили нагнал на себя туманную таинственность кавказского хребта, а затём выпустил облачко мудрости горского долгожителя.

– У меня талисман! Понимаэшь? – он бережно провёл своей волосатой ручищей по томику «Витязя в тигровой шкуре». – Мне это отэц подарил, когда узнал, что я поеду поступать в Москву! А отцу – его отэц! Вот!

– Фамильная ценность. – резюмировал Русанов.

– Балшая цэнность! Тут эсть такиэ слова, которыэ как молитва помогут!

– Прочитал как заговор от напасти и пронесло? Так что ли?

– Что-то примэрно вродэ! – Керашвили поболтал в воздухе лохматой дланью. – Жалко, ты по-грузынски нэ понимаэшь, – он ласково погладил обложку и аккуратно положил реликвию в верхний ящик тумбочки. – Пойдём, покурим?

– Я уже.

– У меня «Мальборо»!

– Да хоть сигары от Фиделя!

Керавшвили задержался на пороге, осмысливая фразу Русанова, но цепь его интеллектуальных манёвров разорвал таран Джаббарлы, произведённый яйцевидной головой в возникшее на пути препятствие.

– Вьи-и-и! – взвизгнул франт, наткнувшись на препону, и слетел с порога вниз, едва не грохнув оземь. – Пропусти, Заза!

– Куда так нэсёшься? – Керашвили вышел наружу, поправляя на пупе рубаху. – Гонятся за тобой? – он окинул взглядом плац, но ничего подозрительного не обнаружил.

– На консультацию спешу! – крикнул бакинец и скрылся в вагончике.

Керашвили изумился и сверился с часами. В запасе была ещё добрая четверть часа.

Джаббарлы, понятное дело, соврал. Наколка – друг чекиста! Влетев в коморку на пушечном ядре острой потребности, он раскрыл свою тумбочку и, пошарив в ней рукой, издал звук раздосадованного грифа, из-под носа которого гиена утащила его законную добычу.

Ругнувшись по-азербайджански, он крутнулся юлой на каблуках белых остроносых туфель и замер, вцепившись зрачками в тетрадь Русанова. Резко, словно желая нанести укол шпагой, он выбросил вперёд правую руку и засипел.

– Дай, а?!

– Чего? – Русанов, пока не совсем понимал, что именно у него не то требуют, не то просят.

– Тетрадку! – тонкие пальцы нетерпеливо затряслись в энергичном треморе.

– Зачем?

– Надо! – напыжился бедняга. – Или листок вырви!

Русанов начал понимать суть беспочвенных притязаний на его личную собственность.

– На клапан надавило?

– Слушай, разве тебе жалко бумажки? – взмолился страдалец.

– Обойдёшься, Гейдар!

– Умоляю!

– Ты, как духи, камушком, – посоветовал Русанов. – Или ищи макулатуру в другом месте!

Отверженный пискнул затравленным сусликом, опять обернулся волчком и рванул ящик чужой тумбочки. Потасканный томик в лоснящемся переплёте хранил в себе столько затёртых страниц, мягкость коих была идеальной для отдельной гигиенической процедуры, что Джаббарлы, обезумев он нахлынувшего удушья счастья, захлопал губами, как выброшенный на берег выуженный карп.

Костлявая конечность модника схватила беззащитную книжицу и варварски встряхнула её, раскрывая веером страницы бессмертной поэмы.

– Ты что делаешь? – Русанов поднялся с кровати, понимая, что если он не вмешается, то надругательства над святыней не избежать, и тогда – быть беде. – Стоять насмерть!

Сдерживая из последних сил позывы, Джаббарлы мученически застонал и бросился наутёк. На этот раз он уже ударился не в живот, но в грудь всё того же туловища, непоколебимо стоявшего глубоко врытым в землю менгиром.

– Зарэжу! – зловеще зашипела голова, венчавшая атлетический торс. Потемневшие от гнева глаза Керашвили были готовы выскочить из орбит.