Андрей Филимонов - Выхожу 1 ja на дорогу

– У них нет воображения, – говорил Ибрагим, когда я жаловался на свои неудачи. – Зато у них есть кое-что получше. Правда, Ника? – он засовывал руку между больших ляжек лениво лежащей на диване Вики. Девушка смеялась.

– Почему Ника?

– Потому что Виктория – это клуб… – язык Ибрагима исчезал у нее во рту, – …Ника, она же Победа, богиня без головы. Зачем ты носишь на титьках эту сбрую?

«I have been in You, baby» – глумился надо мной Ф. Заппа из высоких колонок. Окно было распахнуто, но цветущая яблоня и пестрая ситцевая занавеска скрывали нашу оргию (мое участие – мысленное) от взоров бывших бойцов скота. Эти морщинистые мясорубы курили «Любительские» папиросы, которые воняли еще хуже, чем «Беломор» Ибрагима. Я сидел на ковре, глядя в тарелку с размокшими ананасами, завороженный, не в силах ни уйти, ни посмотреть в тот угол, где скрипел диван.

– Перестань! – просила Виктория. – Что ты издеваешься над своим другом?!

Она казалась мне ангелом; подняв голову, я видел что-то розовое, пышное, как тесто, которое девушка сердито обеими руками упрятывала в платье.

– Ягодка! – смеялся Ибрагим. – Пусть мой друг унаследует мою изощренную сексуальную технику. Тебе жалко? Пусть его девушки будут визжать от удовольствия, как ты это делала третьего дня, моя волосатая свинка.

– Я ухожу, – грозила Виктория.

– Ну, уходи, но знай: как только ты повернешься ко мне спиной, я пну тебя ногой по жопе.

Пнуть! О, Господи! Да хотя бы увидеть ее один раз без покровов… Тогда девы еще не носили стрингов, не обнажали публично пупков. Зато они редко брили подмышки. Случалось, что какая-нибудь одна становилась рядом в общественном транспорте, поднимала руку, чтобы держаться за поручень, и взгляду открывался кустик волос на краю нежной впадинки. Какая это была работа для воображения! «То, что вверху, подобно тому, что внизу», – думал я. И моментально возбуждался, дикий юноша эпохи загнивающего социализма. Подмечая родинки, волоски, припудренные прыщики, считая веснушки на плечах рыжих купальщиц (пляжи – это безумие), я загадывал: вот сколько будет у меня женщин – пятьдесят, шестьдесят…

– Всего-то? Смешно! Только в весенний семестр мы с Колей Пальцевым трахнули четыре комнаты на химфаке. Где-то жило четверо, где-то пять… – Ибрагим подсчитывал на калькуляторе. – Берем в среднем по четыре целых и пять десятых тетки, умножаем… делим на два… Вот – получается девять. А ты говоришь! Надо ставить великие цели.

Когда я начинал застенчиво мечтать о ежемесячной смене партнерш, Ибрагим снисходительно хмыкал.

– Разве что для начала. Пока наберешься опыта, отточишь технику. А потом, я думаю, нормально будет тараканить трех… ну ладно, двух теток в неделю. Грубо считаем, что в году пятьдесят недель, кладем пятьдесят лет половой жизни… – Ибрагим вдохновенно давил на клавиши калькулятора. – Итого – ровно тысяча женщин.

– Ты гонишь!

– Простая арифметика.

– Какие пятьдесят лет?! Ты хочешь сказать, что это бывает до пенсии?!

– А ты как думаешь, если твоя бабушка не разговаривает с тобой о сексе, – это значит, что она не трахается с дедушкой?

Сочетание слов «бабушка» и «трахается» было революционным. Сознание отказывалось рассматривать такую возможность. Оно, сознание, защищалось пионерскими доводами, мол, портрет дедушки висит на аллее трудовой славы, благородная седина, орден Ленина… Неужели мы предположим хотя бы на минуту, что этот заслуженный человек, ветеран войны, может сексуально посягать на мою бабушку, заслуженного учителя, ветерана тыла?

– Ей шестьдесят пять лет! – отчетливо произносил я и глядел в глаза Ибрагиму, чтобы он прочувствовал абсурдность своей гипотезы.

– А дяде Коле – шестьдесят семь, и он ко всем бабкам в нашем доме пристает. Сейчас мы спросим у него, – Ибрагим, высунувшись в окошко, кричал. – Дядя Коля, есть вопрос!

Один из доминошников медленно, как во сне, оборачивался на зов. Мать честная! У него было малиновое блестящее лицо с бесформенным багровым носом, редкие, какие-то бесцветные волосы, а главное – зоб, который вываливался из расстегнутого ворота рубахи и был похож на кусок свежего мяса, носимый пенсионером в память о днях трудовой славы и доблести.

– Дядя Коля, ты сексом занимаешься? – интересовался Ибрагим совершенно каким-то светским тоном. Я в этот момент сжимался от стыдливого ужаса, ожидая начала страшного скандала, криков, драки, крови.

– Чё тебе? – переспрашивал малиновый игрок, поглядывая на зажатые в горсти костяшки.