Валентина Нестерова - О любви моей расскажет вечность

«…Угораздило же их отправиться в Париж, чтобы выправить бумаги на владение землёй после смерти отца, именно ранней весной, когда свершился суд над тамплиерами.

Или мать не случайно увязалась за ним? Хотя, вряд ли…

Остановились они у друга молодости отца, графа Армана де Люссака, который предложил с делами подождать, пока над тамплиерами не свершится суд. А именно, не казнят Великого Магистра, крёстного отца Изабеллы, дочери короля Филиппа, который решил отомстить куму за превышение ума, богатства и власти, обвинив его во всех мыслимых и немыслимых грехах, в том числе, в завышении цены на хлеб.

Следствие велось семь лет, а цены на хлеб не упали. Народ сердился, но во что выльется его гнев: в бунт или гулянье, никто не знал. На всякий случай, приговор решили огласить на паперти Собора Парижской богоматери. При слове «приговор» мать побелела и, сославшись на нехватку свежего воздуха, попросила проводить её.

Толпа понесла их по улице Блан-Манто к мосту Нотр-Дам. Но мать не замечала ни слякотной мостовой, ни соседства бродяг, уличных девок и прочей городской голытьбы, крепко держала его за руку и повторяла, словно в бреду: твой отец, твой отец, пока неведомая сила не вынесла их к ступеням собора, на колокольне которого как раз, будто стеная, подали голос колокола.

– Смерть еретикам! – раздались голоса.

– Их милостыней мы не голодали, – напомнил кто-то.

– Не задолжал бы им король…

– Буммм! – басом грянул колокол.

– Куд-куда-ах-ах-ах! – пинком скинул со ступеней клетку с цыплятами и цесарками лучник.

– За что? Мои курочки божьи создания, – давясь пухом, слетел за ними продавец.

– Зачем мы здесь? – хотел вытащить он из толпы свою мать, но она, как и все, обезумела.

– Твой отец. Твой отец! – И глаза, как фиалки из почерневших глазниц.

Он последовал её взгляду. На верхних ступенях ведущей к паперти лестнице спиной к толпе, лицом к разместившемуся в проёме главной двери трибуналу стояли четверо оборванных, словно из пепла слепленных старика.

Папский легат с упоением бездарного актёра читал постановление суда. Елей наслаждения и гнев возмущения непостижимо сливались в его голосе при перечислении улик, злодеяний, преступлений.

– Ложь! Ложь! Ложь! – сопровождал все обвинения высокий, похожий на скелет старик, выпрямленная гордая спина и нарастающая ярость голоса которого свидетельствовали: он ещё жив, и готов дать отпор срамословию.

– Принимая во внимание, что обвиняемые признали и подтвердили свою вину, – петушиным голосом продолжил итальянский прелат.

– Под пытками! – будто кто-то засвидетельствовал под сводом небес.

– Во имя Отца и Сына, суд постановляет приговорить их к пребыванию меж четырёх стен…

– Протестую! – с вершины лестницы прогремел голос Магистра.

– Я верю тебе, ты ни в чём не виноват! – закричала мать.

Старик обернулся.

– Боже, правый!

– Святой!

– Мученик!

Оторопела толпа.

Лучник направил на мать тупую сторону копья, но он опередил его, вытащил её, полуживую, из толпы. Будто какая-то сила помогала ему, люди расступались молча. И только монахи чёрными воронами каркали позади: на костёр их! На костёррр!

Старый граф Арман о приговоре уже был осведомлён. Церковная кара: пребывать меж четырёх стен, означала бессрочное заключение в цепях, на хлебе и воде.

– В сердце короля столько же милосердия, сколько в пустыне колодцев, – пошевелив седыми бровями, объяснил свою позицию старый граф. – Сначала Филиппа не приняли в члены ордена, потом в Тампле спасли ему жизнь, укрыв от народного гнева, то есть, дважды унизили его. Он захочет отомстить!

– Но ведь Магистр причислен к рангу царствующих особ, а, значит, неприкосновенен! – попыталась возразить ему мать. – И народ разделился…

– Жак взлетел выше Филиппа, – чуть ли не на макушку поднял брови граф. – А теперь спросите, почему король созвал Малый совет? Несомненно, чтоб надавать пощёчин народу! И Жаку. Спорим, его казнят!

– Одолжите мне стражника и экипаж! – не попросила, приказала мать.

И на весь день исчезла.

Явилась к вечеру сломленная, состарившаяся на сто лет. Рассказала о своей неугасимой любви к Магистру, о том, что он и есть его настоящий отец, и что во время его казни, они должны быть рядом.

И снова какая-то сила подхватила их, расчистила дорогу, пригнала к берегу лодочника, который перевёз их на Еврейский остров. Луг, где обычно паслись коровы и козы, избран был стать языческим капищем.