– Выскочил я на крыльцо, в чем был, а оно уже до забора допрыгало. Раз – и переметнулось, только его и видели.
– Да после столов богатых и не такое пригрезится, – подсмеивались над Степкой.
Но на следующий день стали замечать, что с дворов птица домашняя пропадать стала. Кто курицы не досчитается, кто гуся. А тут еще старая Метелиха по дворам пробежалась, всем про беду свою рассказать. Будто постучали в окошко среди ночи. Она подумала, что ряженые пришли, дверь отворила, а там стоит непонятно кто – огромный, лохматый.
– А глаза как поленья в печи горят. Увидел меня, промычал что-то. Потянулся ко мне руками, а тут кошечка моя за дверь выскочила. Он ее схватил, сжал так, что из кошки и дух вон, отбросил в сугроб и через ограду выскочил. А руки у него, руки-то, что оглобли.
Но не ходит вдовушка по гостям, не слышит разговоров праздных. А домашние тоже помалкивают, лишь косятся. Фиска с матерью перешептывается. Слышит Серафимушка, будто спровадить ее хотят в дом родительский, мол, страшно с ненормальной жить. Но не трогают бабоньку слова пустые, все ждет, как прикроется синим пологом свет белый, потянет ее подружка-метелица к пустому дому, сползающему к черной балке. А там сон ли, явь, но успокоится сердечко, дождется судьбы своей. С вечера идти побоялась, домашние, растревоженные слухами, по дому шастали, скучали в праздности. Еле дождалась, когда уснули, выскочила на крыльцо, а следом Матрена Спиридоновна:
– Куда? Не пущу. Что задумала, бесстыжая, к кому по ночам бегаешь?
Вернулись в дом, а там уже и Фиска поджидает – руки в боки:
– Сказывай, куда ходишь? Не дам семью позорить, ишь тихоня.
Молчит Серафима, да и что ответить? Что и сама не знает куда и зачем? Разделась, легла, а уснуть так и не сумела. Слышится, будто скребет кто в окно: «Сима, Сима».
К вечеру следующего дня Машенька к подружке на гаданье засобиралась. Всей семьей отговаривали, уперлась девка.
– Распоследнее мое девичье гаданье, как пропустить? Да и подруженьки все будут, сговорились уже гадать в доме Варварки Перелетовой.
– О чем гадать-то, заполошная, все угадано, – не пускает Фиска.
– Свадебный поезд у порога, а она, ишь ты, гадать, – вторит мать.
– Не ходи, – схватила Сима за рукав молодую золовку.
– Отстань, приживалка, – отдернула руку девка. И то, родителей теперь слушать незачем, последние деньки в отчем доме, а уж юродивую-то.
– Не ходи, – не отстает вдова. Сжалось сердце, беду чуя.
– Вот еще. Сказала, пойду, значит, пойду!
Договорились, что до дома Варвары сестру проводит Егор. Он же и забрать обещал ближе к ночи. Ушла Маша, а Сима места не находит, за что ни возьмется, из рук валится.
– Уймись, леворукая, – не выдержала Фиска, – пойди мальцам сказку какую расскажи, пока все горшки не перебила.
Бормочет что-то Серафимушка, а сама в темнеющее окно поглядывает. Вот и звезды на небе выступили, ясная ночь, морозная. Жарко печка топится, пироги на подходе. Но не празднично на душе. Как управились, Егор засобирался, только опередили его.
Дверь отворилась, и в облаке морозного пара появились девушки – раскрасневшиеся, наспех одетые.
– Пропала Машка.
– Как пропала? Куда делась?
– Пошли мы во двор гадать, бросать валенок через забор, – сбивчиво рассказывала Варвара, – мы все в улицу кидали, а Машка говорит, что бросит в огород.
– Мол, сосватана и хочет посмотреть, правду ли гадание говорит, – перебила молоденькая Нютка.
– Бросила валенок, а за оградой и впрямь, будто кто поджидал. Мы идти побоялись, а она пошла.
– Только слышим, крик Машкин и дышит кто-то по-звериному.
– Мы к забору, а там тень огромная. Не бежит, а словно прыгает.
– А Маша, Маша где? – Вскинулась Матрена Спиридоновна.
– Так утащил. К черной балке понес. А мы сразу сюда.
– Кто утащил-то?
Ответа Серафимушка не услышала, она уже бежала к старому дому. Бежала, не замечая мороза, что впивался в обнаженное тело сотнями иголок, не слыша, как за спиной оживало село, наполняясь тревожными криками.
– Машенька, – крикнула в темные кусты, ощетинившиеся застывшими ветками. Тихий стон – жива!
У крыльца черная фигура, склонившаяся над девушкой.
Кинулась к Маше, дышит. Потерла щеки снегом, дыхание стало громче. Девушка открыла глаза и в ужасе закричала. Только тогда Серафима разглядела похитителя. Огромная фигура, покрытая редкой бурой шерстью с седыми проплешинами, будто сшитая из двух половин багровыми нитями, длинные ноги с вывернутыми ступнями, но страшнее всего голова. В лунном свете ясной ночи она напоминала перевернутый кочан капусты, зеленоватая кожа, испещренная глубокими морщинами, в которых спрятался рот. И лишь глаза красноватыми угольками смотрели, не отрываясь, на Серафиму.
Читать дальше