Павел Чупров - Первый в раю

– Вы, собственно, куда?

– Я?

Капитан по-клоунски заглянул за плечо Сергея.

– Вы. Тут больше нет никого. Я проверил.

– Э-э-э…

– Кругом марш.

– Е-е-е…

Оказалось, что по территории части снуют группы незнакомых военных. Общение с ними не предполагало ничего хорошего. Сергей вернулся в летний клуб. Клуб неожиданно оказался пустым. Только с десяток фигур маячило в разных углах.

Кучерявый еврей, когда-то спрашивавший у генерала про комбижир, обрадовался Сергею:

– Ну вот! Хоть один из командного состава!

– Кто? Я?

Люди стали подходить к ним.

– Ты! Нам, отставшим, в столовку лучше идти строем. По одному переловят и вопросами замучают. Давай, строй народ.

– Да какой из меня командир, господа?

– Какой-никакой, а командир отделения. По должности здесь нет никого выше тебя.

– Право же… Ну, стройтесь. Прошу вас, в шеренгу по одному.

Еврей продублировал команду:

– Стройсь в шеренгу по одному! – увидев отлынивающего от построения Заболоцкого, он громко крикнул, подражая Бурмистрову: – Эй, фиг мамин, давай сюда!

– Я с вами не хочу, – ответил Заболоцкий. – Особенно…

– А ну, кобыла жеребая, в строй!

Заболоцкий встал. Еврей вдруг засомневался:

– До сих пор без ремня… Из-за тебя и нас тормознут. Ты был прав: иди один.

– А теперь не уйду.

До столовой дошли без происшествий.

Бурмистров после обеда раскололся. Он рассказал Сергею, откуда у него шрамы на ягодицах:

– Я этого штангиста понимаю. Даже не важна конкретная причина, почему он сегодня стрелял. Довели. При такой силище, какую он накачал, подчиняться хлюпикам – себя не уважать. Вот он в одиночестве на часах накрутил себя и стрельнул в первого попавшегося «деда». Меня забрили как раз в хрущевскую реформу. «Деды» бесились. Я у них был старшим по выключателю, день и ночь стоял возле него на карауле. Обращаться с ним нужно было по полной форме: «Товарищ выключатель, разрешите вас выключить! Товарищ выключатель, разрешите вас включить!» Однажды взбрыкнул. Ну, и сказали мне: «Не хочешь стоять, будешь караулить сидя». Вот и сидел полгода на битых бутылках голым задом.

Он курил «Приму» и сплевывал крошки табака себе под ноги.

– Библиотекарша, к которой ты бегал, жена этого Пестова? Я сам бегал за любой, кто даст. Но из-за меня никто под пули не лез. Ты видишь разницу? Со мной только перепихнуться. А с тобой как бы надежда. Есть ли что в тебе, нет ли – другой вопрос. Но ты надеждой манишь. Ладно, я пошел в сортир, пока тебя там нет.

Бурмистров направился к туалету. Варин шел туда же. Увидев Бурмистрова, он остановился, в задумчивости постоял посреди дорожки, достал из кармана кителя аккуратно сложенную газету, переложил ее в другой карман и подошел к Сергею. Он стал говорить о том, о чем он только что думал. Будто просто включил громкую связь:

– Только любовь связывает, а не прессует…

– Простите, я не хотел бы…

– Ох, простите!

– Да ладно. Думал, что никто… А оказалось, что все обо всем… Да ладно! – Сергею стало казаться, что все думают только о нем.

– Любовь связывает, представляете? Будто у двух клеточек исчезают соприкасающиеся стеночки мембраны. Это чудо. Как ни странно, любовь позволяет остаться неспрессованным в любой ситуации, даже в нашей. Вы гениально сопротивлялись. Вы сказали: «Да ладно»? Тогда позволю себе чуть-чуть… Я так завидовал вам, когда вы спрыгивали по ночам с койки и уходили из казармы. Представляете? Я, примерный семьянин, которому действительно не интересны другие женщины, кроме жены, который в душе осуждает всех жуиров и донжуанов – вам завидовал. Это романтично. Так сперва я думал. В вашем случае не было похабства. Мне ситуация напоминала песню Высоцкого о двух автомобилях, помните? – Он сделал попытку пропеть и осуществил ее с большой фальшью: – «Будто знают: игра стоит свеч…» – Варин мог бы просто продекламировать. Конечно, петь – удовольствие, но заставлять слушать – уже садизм. Варин продолжал: – Вы были на сцене, а казарма партером. На вас был ореол геройства. Происходящее мне казалось романтичным. Потом я стал анализировать и пришел к выводу, что это было социальным протестом.

Сергей не прерывал Варина. Оказалось, что известно буквально все. Каким образом это получалось? Кто-то что-то увидел, кто-то что-то услышал, кто-то сопоставлял и анализировал, кто-то озвучивал – и чудесным образом информация оказывалась во всех головах. Степень ее искажения сейчас была не важна.