Сергей Куприянов - Генеральша

Доценко подбежал к передней двери «эМ-ки», преградив путь водителю, и распахнул её.

– Прошу, товарищ полковник.

Затем открыл заднюю и попытался под руку взять Катерину, но она неохотно прижала локоть. Доценко ухмыльнулся.

– Ну, как знаете…

Погрузив весь небольшой скарб, тронулись. Доценко ехал рядом на заднем сидении, любезно рассказывая о некоторых достопримечательностях.

– Вот, высотку строят, таких по Москве штук десять будет!

Катя, с детской непосредственностью, даже, вскрикнула от увиденной громады, строящегося величественного здания. Доценко сидел с видом искушенного знатока, будто принимал в строительстве самое непосредственное участие.

Мелькали здания, люди, машины. Катерина с огромным любопытством, с каким-то ребяческим азартом смотрела на весь этот калейдоскоп оживших картинок из журналов и альбомов, которые она специально брала в библиотеке, чтобы наперёд познакомится с Москвой. Они оказались ещё более впечатляющими, чем на бумаге. И тревога разочарования, которая была в момент, когда поезд остановился, сменилась переполняющей радостью, что начинается какая-то светлая страница её жизни, в большом наполненном теплом и жизнью городе. Она почти не слушала, что там говорил Доценко, а углубилась в свои ощущения, грёзы предстоящей здесь жизни. Галеев молча курил и смотрел прямо, не обращая внимания ни на Доценко, ни на столичные красоты. Казалось, он всё это видел тысячи раз и ничто не могло его удивить или взволновать.

– Какой смешной автобус! – воскликнула Катя, тыча пальцем в стекло, показывая на двухэтажный троллейбус.

– Это троллейбус – угрюмо буркнул Галеев, не повернув в её сторону головы. Катя проводила глазами троллейбус и перевела взгляд на затылок мужа. Доценко хмыкнул.

«Нужно соответствовать», – подумала она. Стало немного стыдно за свою провинциальность. Она почувствовала эту неловкость ещё на вокзале, когда та «дамочка» пронзила её самолюбие презрением. Сейчас это чувство только усилилось. Она выпрямилась и изредка бросала взгляд то на затылок супруга, то на городской пейзаж за окном. Доценко молчал со снисходительной ухмылкой, что ещё больше усиливало её стыд.

Машина подъехала к невзрачному трехэтажному зданию, на котором красовалась табличка «Общежитие № 3». Первым выскочил водитель, оббежав машину, распахнул дверь перед Галеевым. Вышел Доценко и протянул руку Кате. Она нехотя позволила поухаживать за собой, чувствуя всю ту же снисходительность на лице капитана, словно он знал о какой-то её тайне.

– Вот и приехали. Скворцов! Вещи на второй, в двести десятую! – скомандовал Доценко шофёру, – Если проголодались, товарищ полковник, тут столовая есть, неподалёку. На довольствие… всё равно уже не успеем.

– Ты как? – Галеев посмотрел на Катю, – Перекусим?

– Не знаю…, – неуверенно произнесла она, не столько из-за того, что не разобралась, насколько голодна, сколько не была уверенна, не увяжется ли этот хлыщ-капитан за ними и не будет смотреть на неё так же снисходительно-высокомерно.

– Пошли, – прервал её сомнения Галеев, – а ты капитан, свободен. Машину завтра в восемь. Отдыхай.

– Вас понял, товарищ полковник, – обмяк Доценко, поняв, что его предусмотрительность и необходимость не оценена начальником. Кисло улыбнулся, приставил руку в приветствии:

– Всего доброго…

Он что-то ещё хотел добавить, с ухмылкой посмотрел на Катю, словно искал повод остаться.

– Найдёте сами? Тут недалёко…

– Найдём, – оборвал Галеев. После этих слов, Катя почувствовала, что голодна.

Ночь на новом месте прошла в тревоге и дурных мыслях. Катя почти не спала. Ворочалась осторожно, боясь скрипнуть и разбудить Ивана Никитича. Тихо плакала, травя себе душу сомнениями, что поступила правильно. Не было в её короткой девичьей судьбе ни романтических ухаживаний, ни опыта отношений с парнями, ни, вообще, с мужчинами. Всё так быстротечно и внезапно. Больше полагаясь на опыт и авторитет матери, чем на собственные чувства. Манила Москва, она грезила о Большом театре, больших проспектах, домах, где жили какие-то особенные люди, концертах и музыкальных вечерах. Может, это и было главной причиной выйти замуж за Ивана Никитича? Она и сама не могла себе ответить. Вырваться из серости и безысходности Саранска, где она провела не очень сытую и однообразную жизнь. Ну и конечно – мать. Она словно выпихнула её, как мать выпихивает ребёнка из полыньи, чувствуя обречённость и неминуемую трагедию – сама уходит под лёд.