Юрий Лавут-Хуторянский - Клязьма и Укатанагон

– Свет, там в щель река видна, поблескивает, понимаешь? Он на реку глядел.

– Да, понимаю, так она задницей красиво вертит, река эта.

– Я тебе говорю, он на реку смотрел, как она блестит, завораживает, иди сюда сама посмотри.

– Видела я эти реки много раз. Меня они не завораживают.

Павел тоже встал и пошел к Сергею, потом крикнул оттуда:

– Да, река видна, блестит!

– Так, вторая серия. Один серый, другой белый, два веселых гуся, – пошутила Светлана. Татьяна невольно рассмеялась.

Мужчины постояли и вернулись за стол. Налили водки, Павел предложил тост за процветание сельских жителей. Потом Сергей – за процветание городских. Расспрашивали Татьяну про ее знакомцев – московских чиновников с известными фамилиями. Женя стала прощаться, и Павел вдруг тоже подхватил: «Хочу домой, устал, ребята, как собака, смилуйтесь». Застолье развалилось. Сошлись на том, что сейчас отдыхаем, а попозже, вечером, костер и продолженье на реке, Сергея просили взять гитару.

– А завтра, по заявкам столичных жителей, будет фуа-гра, – сказала Светлана.

Но ни вечером на реке, ни на следующий день не встречались.

Утром во вторник трое Никитиных – Павел, Татьяна и их тринадцатилетняя дочь Маша, которую, к ее удивлению, мать посадила на переднее сиденье, – поехали, как говорила Татьяна, из дома домой. Женю подвезли до железнодорожной станции, которую проезжали по дороге. Несколько раз останавливались по просьбе Татьяны, которая «что-то с утра не то съела», чувствовала себя препогано и каждые пять минут требовала остановки, чтоб «пройтись немного». Вылезала и просила Женю прогуляться с ней до лесочка. Потом они опять залезали в машину, опять открывали окна и, пока Татьяна не заойкает, ехали очередные пару километров.

– Ну, вроде как полегчало мне, дочь, – сказала Татьяна, проводив Евгению на станцию, – давай, переселяйся назад, а я сяду вперед и поедем уже без остановок. – И они покатили в свои Химки, обсуждая первоочередные предстоящие в Москве дела, и даже не успели за двухчасовую дорогу все их хорошенечко обсудить и распланировать, столько накопилось за этот суматошный, но такой удачный в этом году отпуск.

Женя просидела почти час на станционной скамье, потом перешла на другую сторону платформы и, сев на поезд «от Москвы», проехала до Засеки. Оттуда остаток пути до Поречья ехала на попутной, крепко сцепив зубы.

Татьяна родилась в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году. Единственная и любимая дочь родителей, в силу своего легкого характера и какой-то удивительной природной приветливости она с детства была окружена подружками, а потом, со старших классов школы, и друзьями. Родители, Крупновы Иван Федорович и Степанида Михайловна, соблазнившись условиями работы на ВМЗ – Владимирском механическом, на самом деле оборонном, заводе, – переехали в город, и Танины от природы цепкое внимание и отличная память позволили ей без особых трудностей после сельской успешно учиться в городской школе, отлично ее закончить и поступить в институт, получив здесь же, во Владимире, экономическое образование. Хотя друзей у Татьяны Крупновой только прибавлялось, она не становилась центром какого-нибудь дружеского круга и не могла даже прочно войти в какие-то коалиции, потому что нужно было хотя бы формально поддерживать их обособленность, а она легко дружилась с прочими, непринятыми и враждебными, и вообще была другом любому своему знакомому. Ей казалось, что это так у всех слабовольных, не отличающихся особыми способностями людей. Одиночки, люди неприятные, недовольные и резкие – это люди со скрытыми или нереализованными талантами, считала она, эти люди и нуждаются в особом внимании и сочувствии таких вот обыкновенных, как она, чтоб потом заслуженно выдвинуться на первые роли. Если кто и понимал, что рядом не рохля, не глуповатая девочка, а по странной и неуместной игре природы чистый и смиренный человек, то ничего интересного в этом не находил: чистый – это вроде как наивный, а смиренный – это робкий, деревенский. В лукавых и двусмысленных восьмидесятых открытая приветливость и незлобивость воспринимались как недалекость, по-настоящему ценились только положение, бойкость и всяческие ловкие возможности, и сама Татьяна, когда отвергала редкие удивленные похвалы, говорила: да нет, что вы, просто так удобнее, тебя в ответ тоже все любят и тоже помогают, это сплошная выгода, никакой моей заслуги. Где уж она видела ответную любовь и помощь – бог ее знает.