Юрий Лавут-Хуторянский - Клязьма и Укатанагон

Половина большой бутылки домашнего вина, початая бутылка водки, резаные, в слезах, огурцы и помидоры, масло и сметана, зелень, хлеб, сыр и котлеты – три женщины сидели ранним вечером за столом, покрытым цветастой клеенкой, в саду, между клумбой, осыпанной флоксами, и яблоней, набитой яблоками.

– Все дежурит, – усмехаясь, сказала Светлана, хозяйка дома, высокая светловолосая женщина лет сорока на вид. Две другие повернулись за ее взглядом: в глубине участка, у щели в заборе, стоял здоровенный белый гусь. – Полчаса как приклеенный.

– А чего он там потерял, красавец этот? – поддержала разговор ее бывшая школьная подруга, еще в девятом классе переехавшая с родителями из Поречья во Владимир.

– Не догадаешься, Тань, – тут же ответила ей Светлана.

– Пора освежить, девочки, – бодро, как и полагается говорить эту фразу, сказала Татьяна, добавляя вина в бокалы. – Я думаю, морковь там у Славиных?

– Ну ты сказала, морковь у него ежедневно по два раза.

– В чужом огороде-то, Свет, всегда все вкуснее.

– Салат они, кажется, любят, – предположила третья, Евгения, темноволосая девушка двадцати трех лет с толстыми короткими косами, и быстро отпила из бокала, не дожидаясь ни ответа, ни тоста. Две другие посмотрели на ее отставленный, но почти полный бокал.

– Трахаться они любят, – сказала Светлана, – а не салат.

– В смысле?

– Славинские там в загончике своем гуляют.

– Какой негодяй, просто так стоит и смотрит? Не крикнет даже, не позовет девушек? – спросила Татьяна.

– Стоит и смотрит. Бруно, любимец наш, производитель бывший. Давайте-ка еще раз за здоровье, наше и близких. Пусть все у нас ладится.

– До дна, значит.

Они выпили, и Татьяна снова повернулась в сторону гуся:

– Бывший, значит? В отказ пошел? Может, там для него порода интереснее?

– Не-а, – оживленно ответила Светлана, – не угадала, из одного инкубатора брала. Все одинаковое. Страсбургская белая, быстрого созревания, яйценоскость, нежное мясо, большая печень и так далее – могу подробно, хочешь?

– Сидите уже, Сизова, пятерка вам. И что же он туда пялится-то? При такой яйценоскости у него и тут должно быть хлопот выше крыши. Бруно! – поняв наконец хозяйкину проблему, крикнула Татьяна в сторону гуся. – Чего ты там потерял, дорогой?

– Действительно все так похожи? – спросила Женя.

– Одна к одной. Калиброванные, как говорит Сергей Дмитриевич. А чем они вообще, в принципе, могут отличаться, а?

– Это надо у Бруно спрашивать, – сказала Женя.

– Ну да, – сказала Светлана, – он бы нафантазировал.

– А правда, чего он туда лезет, Свет?

– У тебя что, первый раз в жизни такой вопрос возник?

– У меня? Да я их никогда…

Женщины посмотрели друг на друга.

– Да уж, похоже, – поняла Татьяна.

– Козлы, – сказала Светлана.

– Гуси, – смеясь, поправила Татьяна, – просто гуси.

Крупное яблоко шлепнулось о землю с чмокающим звуком.

– А вот и поцелуйчик, – сказала Татьяна, – здравствуй, милая моя, я тебе дождалси.

– Не поняла.

– А вы думайте, думайте, Сизова.

– Из праха в прах? – спросила Евгения.

– Маладца, Евгения Золтановна.

– А вот и нет, по двоечке вам сейчас выставим обеим! Мы этого ласкового подымем, вот так, фартучком-то его вытрем, голубчика, а потом зарежем и засушим на зиму. Или на компот, а вовсе даже и не в прах.

– Прекрасно, – улыбнулась Татьяна, – неужели еще кто-то сушит яблоки и варит варенья?

– И варим, и сушим, и компот.

– Смотри, сколько их в этом году, не думала на продажу? Со всей деревни. В Москве-то даже в самый сезон на рынках по пятьдесят за килограмм.

– А сколько их нужно привезти, чтобы окупить дорогу, а? И кто тебя туда пустит, если там по пятьдесят за килограмм? Как раз и не пускают, чтоб было по пятьдесят.

– Собрать, перебрать, отвезти в Москву и отдать оптом тем же торговцам…

– Отлично, Тань. Давай, организуй бабу Катю и бабу Шуру, они тебе соберут по целой миске. А завтра хоронить их будешь.

– Ты прям скептик какой, ладно, я сама подсчитаю.

– Вот-вот, ты подсчитай сначала, Крупнова, а пока сядь на место.

– Прямо наша математичка. Как ее?

– Людмила Гавриловна.

– Да, стоит у доски, пишет, Жень, спиной к классу, все начинают гундеть, она разворачивается – и ба-бац – как врежет указкой по столу, так, что все подпрыгнут. И тогда она, в тишине, ласково так скажет: детки, тихо-онечко…

– На самом деле добрая была. Помнишь, какая полная, а умирала – тростиночка и вот такого росточка… на похоронах никого не было.