Дмитрий Тартаковский - Уроборос

Полугодовой тотальный запой закончился тем, что меня выгнали с работы, а родители выставили из дома. Перебиваясь с хлеба на воду, я нашел другой заработок, более трудный, и обратился к наркологу. В ходе лечебных процедур мне промыли мозг, печень, почки, и вшили «торпеду», выкинув назад в мрачную и беспощадную трезвость.

Настя вернулась – что откровенно удивительно. Но это уже была тень той девушки, с которой я делил ложе и стол, выжатая, измученная, и зацикленная исключительно на своем цирке. Детская мечта сожрала её, сожрала без остатка, и жизнь наша приняла исключительный характер – от выступления до выступления. Появилась со временем своя отдельная квартирка, убогая, однокомнатная, но своя, без удушающей родительской опеки, и появились деньги, пусть и небольшие. Что еще надо для счастья?

Нет, тут я снова разочарую – не было никакого «рокового красавчика», и я не рухнул снова на дно бутылки…

– Браво!!! – взметнулись аплодисменты под купол цирка. Маленькая ладная девушка спускается на трапеции, вся красная от напряжения, и радостная. Изящный поклон зрителям – и она скрывается за кулисами.

Я покидаю своё место и пробираюсь к выхожу. Вахтер, старый и заслуженный Муратович, в своём неизменном зеленом мундирчике. Этот мощный старик впускает людей на свои места со времен Брежнева, и он протягивает свою громадную руку, придав мрачноватому лицу подобие улыбки.

– Снова?

– Опять, Муратович, опять, – ему не нужно объяснять, в отличие от молодых вахтеров, почему я ухожу раньше конца программы – Так уже сложилось

– Традиции нельзя нарушать, – старик выпускает меня из зала и пожимает на прощание руку.

Я бреду по осенним улицам, подняв воротник пальто. Холодный ветер старается подбодрить меня, в черных окнах застыла желтая луна, а я бреду и бреду по тёмным переулочкам, старательно избегая наши любимые места.

Закончилась наша история на самой высокой ноте. Настя просто устала – физические нагрузки давались труднее и труднее, и на выступлении она сорвалась вниз. На моих глазах. Вот в этом самом цирке, на этой самой арене она лежала, раскинув руки – а зал молчал, и лишь спустя мгновение дико закричала женщина.

Мир застыл в том светлом мае, словно муха в янтаре. Не было ни слёз, ни истерики, а просто стучащая в виски пустота. И похороны, и поминки, и всё остальное прошло на едином выдохе, без осознания происходящего.

Вернувшись в нашу квартиру, пустую и холодную, я медленно собирал вещи. Разум искал виновных, и их было много – Настины родители, которым было плевать на собственную дочь, её «подруги», способные на любую гадость, и я, который без всякой жалости портил любимому человеку нервы. Мы все – а больше всего я – виноваты в том, что произошло. И самое страшно осознание того, что уже не скажешь главных и простых слов, что уже не обнимешь, не поцелуешь…

И прошлого не вернуть. И ничего изменить нельзя. Совсем.

С тех пор жизнь моя закончилась, и началось житие, пустое и бессмысленное. Вы, наверное, ждете эпилога – и желательно, в упаковке красивой сказки о новой любви.

Но хепппи-энда не будет. Не будет и рассказа о новой прекрасной жизни.

Я оказался в замкнутом круге. Работа и дом, дом и работа. И цирк.

Сменив множество рабочих мест, вдоволь поколесив по стране и по Европе, я вернулся домой. Сюда. К ставшему родным цирку.

Меня тянет сюда, словно магнитом, хотя по всей логике мира я должен и порога не переступать. Но каждый раз я терпеливо дожидаюсь лишь одного момента.

Когда на скользкой, накренившейся трапеции, под купол цирка поднимается молодая гимнастка.

– Пива нет, – сообщила равнодушная продавщица.

– Давайте вермут. И два стаканчика, – Серый вынул деньги – И пачку сигарет.

Выбравшись из толпы страждущих, забивших магазин в честь выходных, мы отправились к старому кафе «Троянда», расположенному в глубине квартала.

Здесь, в тени кустов, на ступеньках некогда модного и молодёжного заведения, мы разлили хмельное по стаканчикам.

– За всё хорошее, – произнес Серый тост, и мы сдвинули посудины.

Вокруг было темно и пусто. В сером небе выделялись лишь трубы заброшенной «Ленинской краски», да ярко горели в домах позади кафе окна, напоминающие нам о неизбежности возврата к домашним очагам.

– Надоело мне всё, – признался я Серому, разливая вермут – Уеду от вас

– Куда? – испугался мой друг – Тебе что, тут плохо?

– Очень. Надоело топтаться на месте