Марина Сушилова: Обычное мужское заболевание

Я болен. Очень болен – страшно и неизлечимо. День за днем, мгновение за мгновением приближали меня к неотвратимой развязке. Теперь, когда уже ничего исправить нельзя, я пытаюсь вспомнить, как зарождалась моя болезнь, как она развивалась; и понимаю, что сам подпитывал и холил ее в тайниках души до тех пор, пока она не набрала силу, а затем разрушила мою волю, высосала душу и высунулась наружу, ощерив свою жадную и мерзкую пасть. Я болен ревностью.

Началось все пятнадцать лет назад. Господи, какая свобода была тогда и счастье! Но я не знал об этом и не мог оценить своего покоя. Был разгар лета. Сдав сессию и благополучно получив перевод на четвертый курс политеха, я уехал в Троицк к родителям. Три дня и три ночи я отъедался, отсыпался и наслаждался родительской лаской. Я соскучился по родителям, и даже ком подкатывался к горлу, когда слышал по утрам, как они хлопочут на кухне, стараясь не шуметь: отец собирается за моими любимыми черными пряниками и ряженкой, а мама жарит котлеты и картошку с корочкой – «как любит Игорек». Я был единственным ребенком в семье, да еще и поздним. Мама, перенеся в молодости какую-то операцию, долго не могла забеременеть. Помню, как лет в четырнадцать, мне вдруг пришла в голову мысль, что меня взяли из детдома. Я долго вынашивал в себе придуманное, придираясь к каждому замечанию родителей, накручивая себя: вот если бы я был у них родным сыном, они бы не пилили меня из-за учебы, давали бы больше карманных денег, покупали бы дорогие вещи. Я доводил мать грубостью до слез. Отец утешал ее, ссылаясь на переходный возраст, говорил, что это пройдет. Это и вправду прошло, когда я, перебирая семейные фотографии у тетки – маминой сестры, наткнулся на снимок, где мама стоит под деревом, а огромный живот недвусмысленно выпирает из-под платья, но и тут подползла гадливая мысль: а вдруг она специально подсунула подушку и сфотографировалась? Кончилось все неожиданно. Я был в том возрасте, когда все, что касается женщин, пробуждает в подростках особый интерес. Случайно мне в руки попал номер журнала «Здоровье», где в большой статье говорилось о том, как важно вскармливать младенцев материнским молоком, и где ясно было сказано, что молоко в женской груди может появиться только после родов. И тут в памяти всплыла еще одна фотография из теткиного альбома, на которой трехмесячный бутуз с неподдельным аппетитом присосался к маминой груди. Причем, в бутузе явственно угадывались мои черты. До сих пор мне стыдно за те свои детские нелепые подозрения, но как я измучил тогда себя и своих родителей!

Прошли три дня, наполненные родительской нежностью, лаской, плюшками, а на четвертый мне захотелось навестить своего бывшего одноклассника. Дверь открыла очаровательная девушка. Я с трудом признал в ней Светку – младшую сестру Андрея, от которой мы все школьные годы всячески старались отделаться, а она грозилась наябедничать матери про наши проделки, если мы не возьмем ее с собой. Теперь передо мной стояла тоненькая девушка в коротеньком домашнем халатике с пышной копной светлых, чуть рыжеватых волос (это вместо двух-то тощих косиц!) и зелеными глазищами весело смотрела на меня. Я, растерявшись, застыл на пороге. Она рассмеялась, сказала, что Андрей вышел, но скоро вернется, и пригласила пройти и подождать его. Через минуту я уже сидел за кухонным столом, автоматически отпивая чай, печенье сиротливо лежало в сухарнице нетронутым. Светка реяла по кухне, готовя обед: «А то мама останется голодной, у нее всего двадцать минут, чтобы покушать и снова бежать на работу», – тараторила Светка и чистила картошку. Нет, не Светка, – Света, Светланка, Светочка, Вета, – наконец, определился я. Она то наклонялась, то поворачивалась к мойке; волосы она заколола, чтобы не мешали, и тонкую нежную шейку щекотали завитки. Вета что-то рассказывала, сияя огромными зелеными глазами, а я почти не слышал слов, а только впитывал в себя музыку ее голоса, вдыхал запах, чувствуя легкое опьянение. Но все чудесное быстро заканчивается: пришел Андрей и увел меня в комнату. Я разговаривал с другом, а сам невольно прислушивался к кухонной суете. Только тогда, когда пришла на обед Екатерина Александровна, я распрощался и вышел. По дороге домой образ Веты стоял перед глазами: ее взгляд, ее голос, ее улыбка…

Два дня я искал предлог, чтобы сходить к Атуевым. То что было таким естественным прежде (что может быть проще, чем забежать к другу на минутку!), оказалось невыполнимым теперь. Не придумав ничего лучше, чем попросить у Андрея справочник автомобилиста, якобы для отца, я отправился к знакомому дому. Дверь открыла Вета, и так приветливо пригласила меня пройти, что вся моя неловкость мигом испарилась. Она усадила меня пить чай, села рядом и стала рассказывать о своих планах на десятый класс, о курсах английского языка, о факультативах, потом переключилась на забавные сюжеты об одноклассниках и, весело смеясь, болтала всякую чепуху.