Александр Мартусевич - Пусть все будут счастливы. Рассказы о поиске счастья

– Пожалуйста, милый, не отставай, – сказала я ему.

Когда я разговаривала с Малышом, мне было не так страшно. Щенок трогательно вильнул хвостом. Я даже немного осмелела. Хлебная лавка находилась за поворотом. Пройдя еще несколько шагов, я вдруг услышала визг за спиной. Обернувшись, увидела, как двое оборванцев схватили моего щенка и тащат в подворотню, а пёсик скулит и трепыхается. Меня охватил такой ужас, что я даже не смогла закричать. Только шагнула в страшную темноту нависающего дома и увидела, как один из подростков бьёт Малыша камнем по голове. Из-за слёз, которыми наполнились глаза, я больше ничего не видела, но всё уже поняла.

Мама говорила, чтобы я не выпускала щенка из квартиры, объясняла, что на улице его могут поймать оголодавшие горожане. Но как это – съесть мою собаку, я даже представить не могла. Это случилось так быстро и… ничего нельзя вернуть. Убийцы моего Малыша скрылись в подворотне. Слёзы душили меня, ведь я так любила свою собаку… кроме щенка и мамы у меня никого нет! Я уже хотела повернусь назад, и вдруг вспомнила. Мама! Она же лежит больная и не может встать с кровати. А я приду без хлеба?

Страх за маму погнал меня вперед, к магазину. На углу толпились люди. Большая тяжелая дверь булочной была закрыта, а через окошечко работница выдавала небольшие свёртки. Я встала за дедушкой, который опирался на палочку. Понимала, что нужно отдать карточки и мне дадут хлеб. Так делала мама. Я зажала серые картонки в рукавичке и так стояла, думая о Малыше. Слёзы замёрзали на моих щеках, превращаясь в солёные льдинки.

Вдруг какая-то женщина, как порыв ветра, налетела на меня сзади, толкнула в снег и выхватила хлебные карточки, такие дорогие для меня – ценою в мамину жизнь. Я вцепилась женщине в ногу. Стоявший впереди дед с неожиданным проворством ухватил воровку за рукав и повалил на землю.

– Ах ты тварь! Это же ребёнок! – закричал он.

И тут уже вся очередь набросилась на грабительницу. Но карточки всё ещё оставались у неё. На всю жизнь запомнила обезумевшие глаза этой женщины. Она притянула руку ко рту и стала с остервенением и жутким рычанием жевать мои хлебные карточки. Я всё ещё лежала в снегу и смотрела на ту, которая решила выжить ценою жизни других. Она закашлялась, и клочок недожёванной и окровавленной бумажки оказался на снегу. Я смотрела на него и не понимала – что мне теперь делать?

Я не слышала свистков и не видела подбежавшего патруля. Все это я осознала уже позже, многократно вспоминая эту историю. Меня тряс за плечи военный:

– Как тебя зовут?

Голос долетал как будто издалека. Я не сразу ответила.

– Галя.

– Где ты живешь? – он держал меня за руку и осторожно вытирал слёзы с моего лица, но я молчала, видимо, я не могла говорить….

Опомнилась, уже сидя на мягком диване, в правой руке у меня ложка, которой я ем похлёбку, а в левой… о боже… плитка шоколада! Никак не решалась развернуть обёртку. Оказалось, что подобравший меня офицер, не добившись адреса, привёл, а точнее, как куклу, принёс меня к себе домой. Только поев и отогревшись, я рассказала, что мою маму зовут Людмила и мы живем на Кировском проспекте.

Сергей Леонидович, так звали моего спасителя, отвёл меня домой. Товарищ капитан – мой новый друг – вернулся на следующий день с доктором и продуктами. Это, наверное, всё, что у него тогда было. Оставленные еда и лекарства, а ещё любовь к жизни и дочери подняли маму на ноги. Меня так и не решились отправить на большую землю. Сергей Леонидович поддерживал нашу семью. Он помог оформить новые хлебные карточки и с тех пор часто заходил к нам. Он служил в охране военного завода, сопровождал ремонтные бригады, отправлявшиеся на передовую для восстановления подбитых танков. А семья его: жена и дочь – погибла во время артобстрела. Вскоре после Победы мама и мой друг капитан поженились.

Всегда чувствовала, что за мамой стоит какая-то мистика. В детстве легко верится в волшебство. Еще до войны каждый вечер у двери мама делала какие-то пассы и что-то нашёптывала, отгоняя от дома беду. Выразить это словами практически невозможно. Это чувствуешь кожей и видишь внутренним зрением памяти.

В наши сытые семидесятые, будучи уже школьницей, я просила:

– Мама, расскажи ещё о Блокаде.

– Я же ребёнком была, кроме той истории с хлебными карточками, мало что помню. Холодно и голодно было… но все понимали – война. Поговори с бабушкой – она больше помнит.