Валентин Иоппе - Калейдоскоп памяти. Размышления художника о живописи и архитектуре и воспоминания о юности

Мои первые 4 года жизни пролетели в эвакуации в Бузулуке. Честно говоря, все, что мне кажется – я помню, скорее, по рассказам мамы. Мы оказались там той половиной семьи, которая на грузовике добралась до железнодорожного вокзала в Одессе и в грузовом вагоне добралась до Урала. Мои баба с дедом по линии отца и четыре тетки с детьми. У маминой младшей сестры Люси был сын Рома, на месяц моложе меня. Месяц – большая разница, когда тебе всего от роду 3 месяца, так что в сравнении с Ромой я был гигантом и все время выпихивал его из того самого одесского деревянного корыта, в котором нас с ним мыли вместе в целях экономии воды. Он мне это и сейчас вспоминает.

Когда мне было около трех лет, в 1944-м, моя маленькая и хрупкая интеллигентная мама, движимая каким-то необъяснимым порывом, отважилась оставить меня на всю эту родню и «полетела» на встречу к любимому мужу. Мне было три года. То есть мама умчалась в зиму в беличьем полушубке и бурках, на перекладных, в сторону фронта, весьма приблизительно зная и скорее – чувствуя, где он, этот самый любимый на земле человек.

Из писем с фронта полк отца должен был находиться примерно в таком-то направлении, не знала она ни названия города, ни точного времени, когда они там будут, вообще у нее ничего не было, кроме мощного интуитивного порыва: хочу его видеть, поеду и найду.

Я всегда считал, что женщина так устроена, что вроде любит детей больше, чем мужа, но этот эпизод показал, что не всегда это так, да и вообще все теории и обобщения не стоят медного гроша. В ту лютую зиму, имея в голове только направление движения войск и оставив меня, мама отправилась искать отца.

Сердце привело ее точно на ту станцию, где остановился ненадолго поезд, и солдаты из прибывшего грузовика выгружали ящики с боеприпасами; все было в движении. Облака летели и меняли форму на огромной скорости, страшный мороз не давал дышать. Был вечер, закат, и снег вспыхивал искрами под малиновым закатным солнцем, предвещающим, что завтра пронизывающий ветер еще усилится. Было предчувствие счастья и крик интуиции: «Иди за мной и ничего не анализируй!» Этот странный внутренний ориентир подвел маму к толпе военных, среди которых возвышался стоявший спиной к ней в тулупе и шапке-ушанке с опущенными ушами офицер, командовавший погрузкой.

Она услышала знакомый голос, окликнула его, увидела изумление, счастье на его лице.

Он подбежал, схватил ее на руки, поднял высоко и кричал:

«Смотрите, это моя жена! Это моя жена!»

Он был очень высокий, почти 2 метра ростом. Наверное, и я вырос бы повыше, чем 179 см, если бы не военное детство. Дали им какую-то комнатку на трое суток, а потом она долго с приключениями добиралась обратно на перекладных до того поселка, где оставила меня. Нашла она меня всего покрытого нарывами ветрянки и опухшего от свинки. Теткам и бабке хватало хлопот и без меня. В маминых ласковых руках я быстро пришел в себя. По ночам мама с двумя моими тетками копала оставленную на колхозном поле мерзлую картошку. Это было воровство, но благодаря этому мы выжили.

Большая часть семьи, не эвакуировавшаяся из Одессы, была уничтожена фашистским зверьем, а ведь мама говорила, что мой дед не уехал в частности потому, что помнил интеллигентных немцев, зашедших к нему в ювелирную мастерскую во время Первой мировой и спросивших – нет ли у него оружия, на что он ответил «да» и, вынув пистолет, нажал на курок зажигалки. Немецкие солдаты были удивлены, смеялись и конфисковали «оружие» с явным удовольствием. Отец всегда говорил мне, что не все немцы фашисты, у меня даже была какое то время нянька немка и она учила меня немецкому, мы писали слова палочкой на снегу «дер кнабе» – мальчик, «дер тыш» – стол и так далее, в общем «ауфвидерзэйн» и «их либе дих».

«Тоже мне – интеллигент!»

После войны отца оставили строить в Германии. Был 1946 год, и мне уже исполнилось 5 лет. Мы жили в военном гарнизоне в Кенигсберге, ездили на трофейном додже (я, кстати, по сей день остаюсь верным этой надежной машине, каждая моя новая машина – это новый додж). Отец что-то строил и демонтировал радиостанцию перехвата. Хозяйка старинного двухэтажного дома, в котором мы жили, пекла иногда пироги, разделенные на сектора, как разрезанный торт, и в каждом секторе были разные ягоды. Это было сильнейшее впечатление детства.