Даниил Касап - Шумите, синие берёзы

Её тощая подружка демонстрировала свои ногти уже мальчишкам, потом к ней обратилась какая-то старушка, которую я в общаге никогда не видел.

– Анечка, – тихо позвала старуха. – Почему вы не в школе?

Старушка говорила так, как будто голос её садился, первое слово в предложении произносилось громко, а последующие всё тише и тише, пока не сходили на нет, словно она крутила невидимую ручку громкости, заставляя собеседника затихать и прислушиваться.

Анечка отпрыгнула от мальчиков и поскакала к Нинкиной дочке, на ходу отвечая:

– Школу закрыли на карантин, – голос радостный.

Посмотрел на здание общежития с бульвара, сквозь полуосыпавшиеся деревья с узловатыми ветвями и порванную местами сетку, огораживающую баскетбольную площадку. Стены красные, кирпичные, почти ржавые в тон листьям, окна тёмные, как глазницы черепа, на первом этаже забраны уродливыми заржавевшими решётки. Вокруг общаги какие-то будки и ларьки, лужи растаявшего первого снежка.

Общага при совке принадлежала фабрике какой-то, я точно и не помню. Потом Совок рухнул и фабрика тоже, а люди так и остались здесь жить. Кто-то сумел уехать и продать комнату, кто-то сдавал, остальные жили с детьми, собаками, кошками и попугайчиками. Имелись и нежилые квартиры, особенно на последнем этаже, где из-за дырявой крыши текли потолки.

По большому счёту это общежитие общежитием уже не являлось, квартиры были приватизированы и владельцы могли делать с ними, что пожелают. Старушка, сдавшая нам с Иркой комнату, немного рассказывала об истории общежития и сказала, что теперь этот кирпичный дом с двумя подъездами называют общагой только по привычке. Она говорила, что пару лет назад ходили слухи о переселении жильцов в нормальные дома, но слухи так и остались слухами.

Жилые дома поблизости с общагой тоже не внушали доверия, – слишком мрачные и тихие. Всё виделось в желтоватом нездоровом цвете, даже воздух был цвета хны. Казалось, будто на небе что-то сильно проржавело и намокло, начало подгнивать и на город непрерывно лились потоки грязной воды, ржавчина просачивалась сквозь облака, покрывая их чудовищным мутно-жёлтым налётом.

Зашагал к остановке по ржавому асфальту.

Водителю дал помятую сотку, получил сдачу влажными монетками, измусоленными в его ладони и сел в самом конце у окна. Люблю смотреть в окно. Старухи рассаживаются всегда впереди, а в конец проходят нормальные люди. Я всегда сажусь в конце, чтобы никто не дёргал, дико не люблю, когда через меня передают за проезд, всыпают в ладони горсть мелочи или суют косарь и потом ждут сдачу.

Зашли две девушки. Одна в юбке и чулках, короткое бежевое пальтишко, без косметики, – как я люблю. Вторая брюнетка в джинсах и пуховике, нос картошкой, губы пухлые, лоснящиеся от гигиенической помады, такие хочется целовать. Садятся напротив меня. Окно отменяется, смотрю на ту, что с губами, смотрю пристально.

Маршрутка трогает, как всегда резко и жёстко. На скрипучем сидении за водителем недовольно вздыхает старуха в вязаной шляпке и принимается бубнить себе под мясистый сизый нос. Сидел бы рядом с ней я, а не тот замороженный мужик в батнике, она начала бы мне сетовать, на водителя, дороговизну проезда, на погоду, внуков и ещё чёрт знает на что. Так всегда происходило. Лицо что ли у меня такое приветливое, что всем непременно хочется мне на что-то пожаловаться?

Людей в газели всего пять человек, три сидения свободны.

Вот если бы никого кроме меня и этой губастой не было, я бы подсел к ней. Такие губы и с ума могут свести.

Она заметила, что я смотрю на неё, бросила на меня стремительный взгляд и тут же отвернулась, по-летнему улыбаясь. Красивая у неё улыбка. Она вся красивая.

Зашла женщина с вздутыми тяжёлыми пакетами, заняла пустое место. Снова резкий старт. Водитель не русский, иногда бормотал что-то нечленораздельное.

Губастая смотрела в телефон в руках подруги. Я смотрел на неё. Всю дорогу на неё смотрел, но она больше ни разу ко мне не повернулась. При выходе только наши взгляды встретились на мгновенье, и она опять отвела глаза. Подруга у неё тоже ничего, но губы у неё другие, не такие.

Только согревшись, вышел на улицу. Сентябрь, а как будто конец декабря. Зевнул. Рот наполнился выхлопом, тошнить начало, ощущение словно нефть выпил, горько, не вкусно. Отступил подальше от дороги. Дышал.

За треугольной ёлкой стоял Руслан, заметил его ни сразу, только после того, как толпу людей всосала квадратная дверь автобуса. Он тоже меня заметил, улыбнулся. Откашлявшись, я подошёл. Не то, чтобы мы были друзьями, так приятелями, я б не подошёл вообще, но это как-то не вежливо.