Даниил Касап - Шумите, синие берёзы

Я погулял немного, забрел в небольшой грязный сквер, где как раз вроде бы траву стригли, но как-то неаккуратно, большие участки пропускали и вокруг деревьев не трогали. Всё было сплошь в собачьем дерьме, скамейки пустые, в общем, ловить там было нечего.

Прихожу обратно, на крыльце какая-то деваха курит в халате.

– Недавно въехал? – спросила.

– Недавно, – ответил.

– Скучно?

– Скучно.

– Идём.

Короче уложила она меня. Ей было двадцать семь, она знала толк в «укладывании». Ещё два раза ко мне приходила. А потом я вернулся к родителям, жил почти год у них и встретил Нинку только, когда с Иркой комнату снял на третьем у сумасшедшей бабульки. Нинка с дочкой гуляла, не курила совсем. Я думал, от меня залетела, но, оказалось, от какого-то блондина с пидорским хвостиком на затылке, у которого она в автосервисе бухгалтером работала.

Нинка с ним не жила и потому к ней иногда хаживали, то гориллоподобный тип с волосатой спиной и большими ноздрями, в которых можно ковыряться всей ладонью, то гопник в зауженных трениках, не знавший о существовании наушников или считавший, что обязан делиться творчеством Успенской и Новикова с общественностью. Он держал орущий телефон в корявой руке и притоптывал ногой, даже, когда курил.

Иногда к ней подолгу никто не ходил, и она пыталась завлечь меня, но безрезультатно. Я любил Ирку! К тому же Нинка утратила свою привлекательность, растрепала её со всеми этими гориллоподобными гопниками, отрастила зад и мягкий живот и смотрела на всех рыбьими глазами, так что на неё мог обратить внимание только очень голодный мужик.

Ирка была хорошей хозяйкой, всегда убиралась в комнате и готовила прелестные салаты. Иногда, правда, она зачитывалась какой-то новой книжкой – подгоном от друзей-филологов, Кастанедой или Борхесом, или ещё кем-то заумным, чью фамилию обычный человек не запомнит. Трумена Капоте любила, меня уговаривала его читать, но я не читаю заднеприводную литературу. Когда зачитывалась, обо всём забывала, поглощала текст с бешеной скоростью, переворачивала страницы одну за другой и быстро водила пальчиком по строчкам, никто не существовал для неё в такое время, кроме героев книги и их проблем.

Когда мы расстались, наступил полный хаос. На кухне тоже собралась тьма бутылок, но они не были выстроены, как в комнате, стройными шеренгами, точно бравые солдаты, недаром зелёные – они были повсюду, на всех горизонтальных поверхностях. Бутылки напоминали сонмище крепко пахнущих пьяниц, лежащих, стоящих, лезущих куда-то, катающихся по полу. А кроме бутылок, куча всякого другого мусора.

Нашёл откусанный кусок пиццы в коробке, – прилип к пальцам. Поднял над головой, чтобы посмотреть на корж снизу и чтоб при этом грибы не свалились, корж немного позеленел, и к нему пристали кусочки размякшего картона. Есть это, я не рискнул, – выпил воды из-под крана.

Не знаю, откуда взялась привычка запирать дверь на два замка, воровать нечего, а всё равно запираю, проворачивая ключ, строго два раза. Есть те, кто и штору стащит. Мою штору, синюю в турецких огурцах, грязную, ещё сладко пахнущую Иркой.

Вне квартиры холодно и неуютно.

– Здрасте, – сказал я, вдыхая запах пыли на лестнице.

– Здарова! – ответил сосед дядя Федя, выпустив сигаретный дым в форточку на лестничной площадке. На нем были растянутая майка и красные шорты. У кроссовок Reeboоk затоптаны пятки. Я бы давно в таком виде окоченел.

Он жил этажом ниже с женой, общих детей у них не было, но у дяди Феди был сын от первого брака, с которым он виделся только по праздникам. Когда дядя Федя выпивал и с банкой пива в руке поднимался на площадку покурить, а я возвращался домой или уходил, он обязательно меня останавливал и начинал что-нибудь рассказывать.

Но, трезвый, он немногословен.

Он пожал мне руку. У дяди Феди рука огромная, как сковородка и грязная, нет, она вымытая, но всё равно грязная, чёрная. Он работал в автобусном парке и его руки вечно в мазуте.

– Как дела? – спросил я.

Он отмахнулся и затянулся. Под мышками у него длинные чёрные волосы, странно ровные, словно бы он их расчесывает или выравнивает плойкой. Вспомнил детство и отца.

Спросил как-то отца:

– Папа, почему тебя волосы боятся?

– Боятся? – в недоумении переспросил отец, погладив свою голову, на которой давно блестела круглая плешь, как у католических монахов. – Мои волосы? Боятся?

– Ну да, – не отставал я. – Твои волосы спустились с головы и прячутся под мышками.