Андрей Геласимов - Чужая бабушка

И я подумала: «Ну да, конечно, а кто же еще?»

Но потом все равно немного поплакала.

А когда он уехал, совсем не ревела. Подумала: «Баба с возу – кобыле легче». Хотя – какая он баба?

Но вместо одного мужика скоро появилось два.

Первого привела Маринка. Вернее, он сам пришел. Я дверь открыла, а он говорит: «Здрасьте, я к вам жениться». Стоит такой махонький, в курсантской шинели, на меня смотрит. Я говорю: «Господи, на ком?» А он говорит: «На Марине». Я говорю: «Ты из авиационно-технического, что ли?» Он говорит: «Но». Я говорю: «Чего ты нокаешь-то?» А сама думаю: «Глупая ты, Марина. От этих летунов только головная боль».

Но поженились. Нарожали внуков и увезли их с собой в Москву. Зайчиков моих.

К тому времени я этого курсанта уже чуть-чуть подкормила. Даже больше немного стал. Но все равно несолидный. Маленький.

А Мишка-медвежонок любил всякую ерунду в рот толкать. Однажды уселся на кресло, сопит, что-то пережевывает. Я говорю: «Что там у тебя?» А у него изо рта слюна бежит темно-зеленого цвета. Я говорю: «Что у тебя?» Он смотрит на меня хитро и говорит: «Детям нельзя».

Оказалось, что карандаш. В мелкую щепку его разжевал. И улыбался.

Потом прилетел второй. Как будто им медом намазали. Это уже после того, как Марина с Анатолием увезли внуков в Москву.

Намного старше моей Татьяны. Она только в институт тогда экзамены сдала. А этому было уже двадцать восемь.

Самостоятельный. Какие-то машины перегонял. Ремонтировал. Жалко, что на дороге где-нибудь бандиты его не убили. Прости меня, господи. До того как он на Татьяну мою глаз положил.

А той тоже будто шлея под хвост: «Мама, хочу за него замуж».

Я говорю: «От него бензином несет». А она: «Ты про отца тоже всегда так говорила».

Ну да, у них ведь все должно быть по-другому. Не так, как у матери. Потому что у матери все было плохо, а у них все будет хорошо. Потому что они знают, как надо. Им уже все известно. И про кофточки, и про моду, и про мужиков. А мать у них – дура. Потому что любит слушать пластинки Валерия Ободзинского.

«Эти глаза напротив».

Когда первый раз услышала, вообще чуть не умерла. Целую ночь танцевали. На всю жизнь тогда поняла, что лучше флотских никто не танцует. И не целуется.

Смотрю на нее и говорю: «Да мне-то какое дело? Выходи хоть за папу римского».

В общем, на свадьбе было ровно полтора человека. Даже соседка отказалась прийти.

«Извини, – говорит, – Ивановна. Но я на свадьбы уже не ходок. Нечего мне подарить твоим молодоженам. Все раздарила».

И не пошла. Я ей потом занесла кусочек тортика.

Так и сидели без криков «Горько!». Потому что жених наш оказался неместный. А кого попало приглашать не хотел.

«Вы знаете, мама, лучше мы на этом деле сэкономим чуть-чуть, а я потом куплю новую машину. Мне надо молодую жену к родителям в деревню свозить».

Я говорю: «Да мне-то какое дело? Ваша свадьба – вам виднее, как веселиться».

Но Татьяна моя сидела мрачная. Смотрит через фату. Ничего не ест. А я наготовила на целую роту.

Потому что на Маринкиной свадьбе гулеванила половина училища. В каждом углу по курсанту лежало. Напились как цуцики. Летуны – что с них возьмешь? Потом неделю по всей квартире пуговицы с крыльями подбирали. Кто-то даже ботинки забыл. Запросто можно было «Военторг» открывать. Но зато было весело. Я на полжизни наплясалась. Хохоту было – под утро никто уже нормально говорить не мог. Кто смеялся, кто заикался, а кто мычал.

И Татьяна, конечно, все это помнила. Сколько там прошло-то – всего три года.

А у нас на свадьбе с Валеркой вообще было человек сто. Бражки выпили, наверное, ведер двадцать. Со всего Забайкалья слетелись тогда летуны. Высокие, стройные. В красивых фуражках. Крылышки на рукавах. У меня мама говорит: «Ох, девки, пойду, наверное, опять за кого-нибудь замуж. Вертолетчики у них есть?»

Мне тогда первый раз в городском ателье платье шили. Настоящий шифон. Белый-белый. Как туман за окном.

А когда Татьяна с зятем уехали в деревню, у нас начались дожди. И по утрам был густой туман. Я проснусь, посмотрю на туман, у окна немного поплачу – и на работу иду. А Николай Григорьевич стал довольный, потому что я фотографии наконец все убрала.

«Вот видишь, Ивановна, как хорошо теперь в аппаратной. Никто не отвлекается на твою малышню».

А я ему говорю: «Да-да, конечно, Николай Григорьевич».

А он говорит: «Ты же сама знаешь – у нас не положено».

Я говорю: «Я убрала ведь уже».

А потом как-то вечером с работы иду, смотрю – у подъезда зятева машина стоит. Я быстрее пошла. В подъезде чуть не упала. Ступеньки эти дурацкие. Дверь ключом открываю и говорю: «Могли бы хоть позвонить». А из Таниной спальни выходит вдруг маленькая девочка. Остановилась посреди коридора и смотрит на меня. Худая, как скелет. Глаза большие, темные.