Игорь Платонов (Светослов) - Садхана

– Не бойтесь, я – не сумасшедшая, – спокойно сказала гостья. Похоже, она читала его мысли.

На какие-то мгновения в голове у Сергея всё перемешалось, но затем он вдруг ясно осознал, что перед ним сидит человек не совсем обычный, не похожий ни на кого, с сильным центром ясновидения. Эта чарующая женщина, обладающая Божьим даром, и, видимо, не одним, непостижимо умиротворяла Сергея и вместе с тем призывала его дух к осознанию чего-то жизненно важного, необходимого и спасительного… Она дождалась, когда Сергей придёт в состояние гармонии и мягко, доверительно продолжила:

– Вы хотите знать, кого я имею в виду… Понимаете, существует очень много форм жизни, но только человеку дарован Богом дар творчества, и исходит он от Любви. Любовь творит всё живое… Постарайтесь это держать в сознании и хранить, как хранил Христос милость в сердце Своём…

– Но простите, откуда Вы знаете… впрочем…

Сергей замялся в растерянности, желая подобрать наиболее точные слова.

– К сожалению, я пока не имею права пользоваться точной терминологией в определении того, что незримо исследует Вас, вычисляя все шансы и миг для захвата, поскольку слово имеет действенность и необратимость. Просто будьте внимательней…

Она встала и добавила:

– Вы очень талантливый человек, Сергей, и я хочу, чтобы Вы были счастливы.

– Спасибо. Я постараюсь учесть ваши пожелания. Всего Вам наилучшего, – взволнованно ответил Сергей.

Загадочная гостья прошла к выходу и задержалась, открыто взглянув на Самородова. Сергей раскрыл было рот, желая что-то добавить, но его опередила эта пленительная провидица:

– Я думаю, что мы ещё с Вами увидимся… До свидания. Храни Вас Бог.

Она ушла. Ошеломлённый целитель прикрыл дверь и сел в своё кресло. Голова шла кругом, мысли путались. Его охватили одновременно чувства необъяснимого восторга, странной тревоги и ещё чего-то обжигающе радостного и головокружительного, ускоряющего сердцебиение и зовущего летать…

– Да–а… Вот это встреча… – тихо выдохнул потрясённый Сергей. – Что бы это всё могло значить?.. Однако… Надо всё обмозговать…

Он стал размышлять…

В это время в кабинет вошла ассистентка; она вежливо спросила:

– Сергей Борисович, Вы едете домой?

– Леночка, я, пожалуй, ещё останусь на полчасика, – надо кое-что проштудировать. Ты езжай. Охрану можно снять. Я закроюсь.

– Хорошо, – ответила девушка.

Самородов прошёл вместе с ней к выходу, отпустил охранника, попрощался и вернулся в свой кабинет. Он осмотрелся, проверил замок входной двери, закрыл её и прошёл к своему рабочему столу.

«Как душно… Предгрозье какое-то», – подумал он, глядя на работающий кондиционер. Затем погрузился в кресло и задумался…

«Ну надо же… Мир полон тайн… Да, не так-то всё просто… Но какая женщина! Александра… Да, она прекрасна… и совершенна…»

Светлые грёзы постепенно погрузили Сергея в дремоту…

…Самадхи брёл по иссушенным жарким пескам вдоль диких кустарников… Время от времени он останавливался, оправляя прилипшую к взмокшему телу одежду, и прикладывался к своему глиняному сосуду с драгоценной водой. Вода иссякала. А до Анджакара оставалось ещё не менее десяти миль… Вот уже третьи сутки жажда духа гнала его туда, где била тайным ключом Истина, и хранителем этой неиссякаемой живой Мудрости и Любви был он, Оджас, – твердыня и душа Анджакара…

Почти половину пути – до песков Самадхи преодолел в повозке на яках, но дальше пошёл пешком, оставив яков на попечение своему верному другу, – ревнителю пастбищ Рушану. Самадхи был молод и дерзок, он с радостью принял свой путь. И вот, третьи сутки его гнала жажда, – она стала двоякой, ибо солнце палило нещадно, и Самадхи умолял Индру пролить на эту забытую всеми пустынную сушь спасительный ливень, разразившись веселящей грозой… Но небо отрешённо молчало, раскаляя это роковое безмолвие великим и грозным светилом…

Изнурённый зноем и жаждой, Самадхи остановился. Он достал из холщовой сумы свой ненаглядный сосуд с остатками живительной влаги и допил последние капли; затем погрузил опорожнённый сосуд обратно в суму и осмотрелся… Его мотануло в сторону, – силы были на исходе. Волосы вздыбились, губы одеревенели, и жар дыханья раздувал пекло отчаянья. Самадхи тряханул головой; он весь распахнулся и упал на колени… Запрокинув голову, он стал молиться. Его молитва переходила с шёпота на охрипший крик и оседала в тихий плач. Бог не слышал его, а быть может – испытывал… По пустынной равнине прокатился последний отчаянный возглас Самадхи: