Сергей Мурашев - Ленты Мёбиуса

– Не помер. Пока земля держит. Так ведь оно… врач сказал несколько месяцев, – ответил тот, растирая лицо свободной от сигареты ладонью.

Не старый ещё, почти одногодка Емеле, подростком уехал из деревни, никогда не появлялся на родине и только недавно вернулся, больной.

…Пахло ростепелью. Солнце вошло в силу, грело; осевший снег натяжелел; с крыши дома наперебой капало. Немного в стороне от мужиков жадно, шумно рвали внутренности, вываливая наружу их содержимое, две аккуратные, как с картинки, серые лайки и Емелин чёрный пёс. На телевизионной антенне, высоко поднятой над домом на тонком длинном столбе-мачте, не спокойно, с перебранкой, ждали своей очереди ворóны.

…Туша телёнка лежала на расстеленной шкуре. Все четыре ноги-обрубка, оставленные только до колен, были оттянуты в разные стороны – так удобнее выпускать кишки – и за вбитые в землю колья привязаны верёвкой. Кое-где, от телячьей крови, снег протаял до земли, оголив молодую траву.

Иван Иванович докурил, достал из кармана маленькую, с несколькими сломанными зубьями гребёнку, стянул с головы шапку и, расчёсывая жидкие волосы, прервал молчание:

– А у меня отец с войны раненый пришёл, нога сохла. Так он всегда от любой скотины кровь пил, тёплую. Как кто где режет, придёт с ковшичком – ему нацедят. Говорил… только это да вино помогает.

– …Ладно, Иван Иванович, дело доделаем – тебя и печёнкой угостим, и выпить нальём.

После того как городская машина с фургоном увезла мясо, Серёга и Емеля, носившие его, ещё долго стояли на деревенском холме, обнимая родные места взглядом.

– Солнце глаза слепит. – Емеля смахнул ладонью смягчающие боль слёзы.

Серёга ничего не ответил.

Опускающееся к земле солнце, отражаясь от снега, действительно слепило. Снег неумолимо таял, напитывая землю влагой, на крышах его уже не было. В поле, то тут, то там, островки зелёной травы. Вода в реке поднялась, недовольно била в перекинутый с берега на берег бон – его, похоже, придётся убрать.

– Смотри! – показал Емеля на ту сторону реки, на покрытое последним снегом поле, по которому только что ушла машина с мясом, часто буксовавшая, оставившая после себя тёмный земляной след. – Дорога поле на две части поделила, будто книга раскрытая. Я уже не в первый раз примечаю.

– Книга, – помедлив, ответил Серёга. – Это только зимой книга, а летом где она? Вот мы летом приезжаем?

…Помолчав, посмотрев на реку, которая тоже казалась ему переплётом книги, Емеля спросил осторожно:

– А чего у тебя за гости в самый разлив были?

– Поэт… Поэт один с супругой. Я им с машиной помог. Вот жена у него, солистка народного хора. В городе. Поёт!

– Да-а. Как мама моя покойница.

Серёга, набрав на земле наводеневшего снега, слепил катыш, отёр им руки и, размахнувшись, добросил до реки. Катыш разбился о воду, но поплыл.

– Пошли давай ко мне, бычка помянем. Аннина-то бутылка, наверно, не взяла?

В стороне от реки, с краю деревни, чуть выше её, на небольшом взгорушке, стоит неумолимо разрушающаяся деревянная церковь. Она, уставшая, успевшая верно послужить и начальной школой, и медпунктом, и магазином, настолько обветшала, что даже дети, чувствуя опасность, не забираются больше внутрь.

Загляни в здание через окно: на стенах с осыпающейся на глазах штукатуркой нет живого места – исцарапаны, измараны углём. На дверях церкви амбарный ни к чему висящий замок. На полупровалившейся крыше – маленькое, обречённое на смерть, деревце. …Вокруг Храма Божьего тремя ровными рядами, словно часовые, посажены высоко поднявшиеся берёзы – школьный сад. На многочисленных пальцах берёз молодые, недавно прихваченные холодом зелёные листочки. Они многоголосо перешёптываются, дрожат на ветру, которому, видимо, нравится гулять в кронах деревьев. Из смешенного перешёпота листочков только и можно – подумав перед этим – разобрать: «Отродились..! Как красиво, красиво, красиво, хорошо, тепло, хорошо, хорошо…»

Расстояние от церкви до деревни, полукругом подступающей к взгорушку, небольшое. Склон взгорушка пологий, степенный. По всему взгорушку растёт шиповник, среди которого кое-где увидишь деревцо или одинокие кустики малины. Между церковью и деревней, в неровном кругу шиповника, рядом с двумя молодыми ивами, вырыт колодец. Миниатюрный сруб его с дощатой крышкой ещё не застарел. Не так давно мужики собрались и заменили изгнившую колоду из цельного дерева, служившую, наверное, с самой установки церкви. Рядом с колодчиком положена на землю широкая доска – земля здесь мягкая, влажная, потому как близко к поверхности выбрался родник. На воткнутом впритир к срубу колу висит черпуха, которая сделана из пластмассовой канистры с обрезанным верхом, грубо прибитой к недлинной ручке.