Петр Альшевский - Блокноты Гоа

Многословные покачивания ветвями на обнаженных и не вдумывающихся.

Притворись играющим в кегли, не оборачивайся на кабана, прыгающего за тобой словно поросенок Фрикбрик.

Подскочил на Гоа за песком.

На честные дела рупии у него не выпрашивайте, я отскакиваю с булкой без джема, задвигались лопасти

Тебе, вертолет, закричу, что ты не военный.

Влюбленных ставят перед расстрельным рядом, в копошащейся тени леденящего баньяна чиркнула спичка пейзажного Кюхтеля.

Во время руления и падения плохого про высоту не говори.

Позу вытянутого треугольника не принимал жизней пять.

А я десять дней не пел о радиаторе.

До моря мы через помойку и проносящегося мангуста, поросенку Фрикбрику он бы нет, клянусь, не навешал.

Отправьтесь со мной в кипение блондинистых брызг.

Выпрашиваю поцелуи у необыкновенной дамы с клюкой и скоростью за сто двадцать пять километров.

По небу ты медленно, не чирикай Лопата Крылатая, они толпятся без меня, на свет не выходят, мертвецы начинают дрыгаться лишь под определенную музыку, ладонями я ее ритм, ноги они удерживают, а плечи задвигались, в меня полетело свернутое полотно. Думаю, артефакт.

Плащаница Гаэтано?

Крик подступил, но не вырвался. Больница «Мозгодух», отделение экстренного понимания, не увидеть бы тут дрель, к моему виску подносимую. Выстраиваю линию разноцветных пешек. Вы друг другу не враги, истинную вражескую суть вы обязаны усмотреть в помыкающих вами королях, за антиправительственную агитацию дрель мне не миновать.

Поставленная маркером точка. Долгожданный рост местного производства. Дрелью меня вы отечественной, такой, что фанерный лист четверть часа пробивает?

Боль, говорят, растянется.

Решение консилиума не отменить.

Искры от жаровни, где готовится кукуруза освещают тропинку к ковровой дорожке обратно на берег.

Челюсти над мятой шеей ходят не очень женственно.

Задние туалеты заняты, мысль о Гоа выливается в посадку туда.

Я зажигаю.

Я закуриваю.

Выкошенные площади неврастении, развязанные шнурки отсыпающегося брокера. Зимой я попробую о ней не думать. О зиме, лишающей на Гоа сугробов и открытий в метель. Ничего не закончилось, есть вопросы и к началу. Начавшуюся гангрену мне не оспорить? На скользском шоссе мне сказали о зиме. Она пришла? Чтобы меньше мучиться от его новой программы, Кита Джаррета заглушали овациями. Срывалось белье. Со свистом опрокидывались подъемные краны. Постоять на голове у Хасана Лечо на этот раз не получилось. Ураган его щепкой. Резко зайдя в помещение, я прикурил от загоревшегося стола. Сыр бы отлично пожарился. Спецодежду в сыроварне на русском проспекте Чистилища выдают? Изношенные комплекты меняют? Не за что меня в ад, не те грехи. Нагруженная наплечная сумка хочет меня усадить, припасов я набрал на зимовку в положении запертого в полую ледяную глыбу, показательным аскетом туристам демонстрировать будут.

Подрагивающий в нирване.

Важный элемент нашего павильона «Гоа, как Универсум».

Он не индус?

Индус, но от холода физиономия побелела.

Омывающаяся в швейцарских водопадах Хиневельда Шмидт. Приведут ли ее прибраться после вытаскивания моего задубевшего трупа?

Я раскрыл в ней даму, умеющую свистеть, ни о чем не думать, на продуваемом склоне мы не развлеклись, а в теплый отель не поехали.

Выбранная на улице Сушилла не поедет без шести рюмок подряд. Ленточку не ветер, ее своими выплясывающими пальцами я.

Европейские годы.

В спячке я не провел.

Идеал женщины.

Чье это определение смерти?

Подергивания в пояснице оставят Хасана Лечо, как подводное наваждение.

Говорили про самокаты с гуджаратцем бородатым и благодатно косым.

Неудачники притягивают катящиеся глыбы. Под утесом встал покурить, и тебя врыли. Не природа, а ракшасы, просветленным людям пора кивать, выказывать поддержку вылетевшей с кашлем точки зрения, свои легкие он на Гоа потрепал.

Высылаемые из рая скандалисты.

Пробирающие серебристой напевностью детские голоса.

Расставались с тобой под песню?

Она была матросской. Да раздуются паруса и не пошлют цунами небеса. Заплачет печальная чайка, но не отвинтится крепежная гайка. Ты уплываешь, ничего ценного с собой не забираешь, с чем приплыл, то и твое.

Мое. У меня и тела не имелось, но мое – это мое. В раю требовал показать мне Иисуса, метнувшись на заговаривающих зубы ангелов, намеревался их раскидать и пробиться к охраняемой ими лагуге, не в ней ли Он предается утрачивающему возвышенность отчаянию? Посеянная вера всходы дала уродливые, светлейшие умы и добрейшие души объединялись костром, утверждаемое нестяжательство приносило товарные составы восхитительно переливающихся камушков, я же желал другого. Я и тут нарочито беден. Отец мне дворец, а я в него не переехал, в однокомнатном пространстве без канализации жизнь как-то веду, за бутылочкой вина Марию Магдалину что ли послать. Выпивка у нас незаконна, но бутлегеры, думаю, есть, заплатить мне, ругаюсь, нечем. А кто в раю босс, не я? Тогда не прошу, а приказываю.