Наталия Смирнова - Семейная сага. Сборник. Книга II

Как заселились, пошел Прокопьич в рощу, выбрал березку постройнее и посадил возле дома, там, где Иван Кузьмич Марфу Игнатьевну хоронил. Тут же и дубовую лавочку в землю вкопал. «Меня не будет, а, может, кто из внуков присядет, вспомнит всех, что тут до него жили, да и нам на том свете теплее будет», – думалось Семену Прокопьичу.

Отец Шурочки умер ещё до войны, поэтому пенсию они с матерью и старшей сестрой не получали. Как многие из их деревни, из эвакуации вернулись в чистое поле, к осени поставили избушку. Мать надорвала спину ещё в 1944-м, поэтому теперь по большей части всё лежала. Изредка поднимется сделать что-то по хозяйству, а так даже чугунок до печки не донесет – роняет. Пока была жива Анна Тимофеевна, мать отца, худо-бедно справлялись. Выручало хозяйство. Шурочка даже успела отучиться в начальной школе.

Однажды весной, на Пасху, засобиралась Анна Тимофеевна в соседнюю деревню: «Мужняя могила уж заросла, поди, а где сына похоронила и не найду уже. Не по-людски как-то». Ушла с первыми петухами. Нашла могилки, убрала мусор, посидела, поплакала. Обратно идти через реку. Весна ранняя была, вода разлилась, даже на мосту по колено стояла. Вернулась Анна Тимофеевна поздно, долго сушилась у печки, кашляла. Утром встать уже не смогла. За неделю бабушка угасла.

Вроде бы и не было у Шурочки детства особенно, а тут оно и вовсе закончилось. Старшая сестра отправилась работать в колхоз. 10-летняя Шурочка сначала занималась хозяйством, потом сама пошла в доярки. Какая тут учеба, когда к вечеру валишься от усталости. Денег в доме совсем не было, работали за трудодни и за продукты, разве что сходишь в город и обменяешь мешок картошки на ботинки или отрез ткани. Через три года сестра уехала на заработки на Север, стала присылать часть зарплаты, но тоже совсем немного.

Когда Шурочке исполнилось 16, умерла мать.

Хоронить приехали из соседнего района материны сестры.

Как водится, позвали плакальщиц: женщины в черных одеждах вставали на колени, причитали в голос. Шурочка рыдала и кричала с женщинами в траурных платках. «Плачь, дочка, плачь», – легла на голову девочку шершавая ладонь старшей тетки Авдотьи.

Осталась Шурочка одна. Днем в колхозе, а вечером приходила в свою низенькую хатку.

Раньше, бывало, вернется домой, ног под собой не чувствует, вдруг слышит – тихий голос зовет: «Поди сюда, дочечка моя дробная, пожалею. Тяжело тебе, а помочь ничем не могу». Девочка тогда прижималась к матери, слушала ровное биение её сердца и смирялась со своей судьбой.

Теперь же нет никого. Только тишина.

Тетки звали к себе – не поехала: зачем быть обузой в чужой семье? А так – сама себе хозяйка. Дом есть, прокормиться сможет.

Едва исполнилось семнадцать – пошла на лесозаготовки. Хоть работа и мужская, зато платят больше.

Первый год прошел спокойно, а на второй к Шурочке зачастили тетки. Старшая обычно сядет, поправит платок на голове, разгладит платье на коленках, помешает чай ложкой в стакане, сахар отодвинет, кусочек хлеба отщипнет.

Разговор всегда получался одинаковый:

– Изба-то, Шурочка у тебя совсем покосилась.

– Позову плотника из нашей бригады – поправит.

– И как же ты так-то? Одна с мужиком? А ну как что нехорошее задумает?

– Пусть только попробует! Я быкам хвосты кручу, уж с мужиком-то справлюсь!

– Замуж тебе пора! Мальчика присмотри, сосватаем.

– Нет, тетя Авдотья, уж как я теперь живу одна барыней, так никогда ещё не жила. Никого мне не надо!

– Ох, Шурочка, вот помру, так на том свете спросит твоя мать-покойница, как я за тобой приглядывала, как сироте помогала? Что я ей отвечать буду?

Шумно вздохнув, Авдотья поднималась, хмуро оглядывала скудное убранство Шурочкиного дома и начинала прощаться.

Однажды утром приехали обе тетки разом. Начала младшая:

– В-общем так, племянница, работница ты у нас передовая, сама из себя видная. Сирота, конечно, ни гроша за душой, но характер смирный. Сама понимаешь, с таким богатством чуть замешкаешься, так в девках и состаришься. А тут как раз в соседней деревне невесту парню хорошему ищут. Семья богатая, хозяйство большое. Как у батюшки родного жить будешь!

И как-то всё так быстро у теток сладилось, что через неделю Шурочку стали готовить к смотринам.

10 лет прошло после войны. Трудно было, но семью Семен Прокопьевич поднял.

Две коровы, бычок, овцы, пасеку свою держал, огород большой. Конечно, пот на рубахе не просыхал, спина не разгибалась, зато всё своё. Дети тоже в люди вышли. Старшего проводил на фронт и с фронта встретил. Вся улица смотрела, как Федор шел к дому живой и весь в орденах. Средний на заводе в эвакуации трудился, ещё и 16 не было, а значок труженика тыла имел. Дочек воспитал работящих, выдал замуж в хорошие семьи.