Таня Тавогрий - Когда я буду смотреть в голубое небо

Во сне была поздняя осень – по крайней мере, мы были одеты в осенние куртки – я и мой ребёнок, не кто-то конкретно из моих детей, а просто мальчик лет пяти, который шёл рядом. Мама тоже шла с нами, и одета она была в простое закрытое чёрное платье. На отшибе, среди унылой пустоши с торчащими из снега остовами засохших кустов полыни и виднеющимся вдалеке голым перелеском стоял старый деревянный дом, по виду нежилой. В него мы и зашли. Внутри было мрачно, полутьма, а стены выкрашены тёмно-зеленой масляной краской – так в советские времена выглядели разные присутственные места: общественные туалеты, коридоры университета, ЖЭКи и суды. Мы ходили по лабиринту коридоров, лестниц, пустых комнат в поисках кого-то. В очередной комнате, куда мы вошли, вдруг распахнулась дверь в противоположном конце, и влетел – именно что влетел – так резво он бежал, адвокат Моргулис в белоснежном костюме. Это было неожиданно.

Пётр Моисеевич Моргулис – знаменательная личность в моей жизни. Он когда-то немало поспособствовал тому, чтобы я поступила в университет, очень мною при этом интересовался, несмотря на свой шестидесятилетний возраст и моё шестнадцатилетие, даже пытался банально споить армянским коньяком, рассказывая запрещённую тогда в Советском Союзе «Лолиту» Набокова. Вероятно, очень ему хотелось пережить опыт Гумберта, да и наша разница в возрасте очень уж напоминала героев романа. Правда, когда я потом прочитала знаменитый роман про нимфетку и педофила, то была немало удивлена – и половины событий, философских размышлений и откровений, о которых поведал мне Пётр Моисеевич в порыве вдохновенного совращения провинциальной школьницы, в исходном тексте не оказалось. У него, конечно, история Лолиты не повторилась – не была я готова к таким экспериментам, да и не зависела от него так, как несчастная Лолита от своего отчима. Думаю, больше всего его заводило в этой истории ещё одно совпадение с сюжетом: у них с моей мамой, несомненно, что-то было. Когда он отдыхал в Кисловодске, роман у них был, я думаю.

Через три года после моего поступления я узнала, что Пётр Моисеевич внезапно скончался от скоротечного рака. Но на этом наши отношения не закончились. Он продолжал сниться мне регулярно накануне серьёзных событий в жизни. Вернее, сам не снился, а я говорила с ним во сне по телефону. То из телефонной будки, стоящей посреди пустынного здания аэропорта, залитого беспощадным солнцем, то по старомодному телефонному аппарату серого цвета в незнакомой комнате, все стены которой были завешаны коврами, то из холла роскошной гостиницы, где меня подзывали к стойке администратора и вручали белую трубку, в которой раздавался его голос. Все это бывало накануне важных событий: свадьбы, развода, очередного судебного процесса с бывшим мужем. Так что своим попечением он меня не оставил даже после смерти. Проводник. Хотел быть проводником в мир секса, а стал проводником в загробный мир. Эрос и Танатос.

Теперь же во сне Петр Моисеевич – счастливый, сияющий, в белоснежном щегольском костюме и с кейсом крокодиловой кожи в руках – влетел в эту убогую комнатку и с ходу воскликнул:

– Лариса! Наконец-то! Мы тебя так долго ждали! Вот, смотри, я всё принёс, что ты хотела.

С этими словами он шлёпнул кейс на стоявший в центре комнаты старенький стол, раскрыл его – там оказались какие-то бумаги с фиолетовыми печатями. Они с мамой склонились над ними, негромко беседуя, а я вдруг остро ощутила, что мы здесь лишние.

– Ну, мы пойдём? – спросила я.

Мама подняла голову, посмотрела на нас растерянно и проронила:

– Да, идите, – и они продолжили что-то там рассматривать, читать, обсуждая с живейшим интересом свои проблемы.

Когда мы вышли на улицу, пошёл снег. К шоссе от дома тянулась грунтовая дорога. От мокрого снега её развезло, а местами уже начинало подмораживать. Так я и шла, крепко сжимая детскую ручку, то под ногами хлюпала грязь, то я начинала поскальзываться на льду, пока мы не вышли на асфальт. Тогда я обернулась, посмотрела на одиноко стоящий старый деревянный дом-развалюху и подумала с тоскливой тревогой: а с чего это мама там осталась? Но мы пошли дальше в быстро сгущающейся темноте и вышли к автобусной остановке, освещённой жёлтым светом уличных фонарей, на которой стояли люди. Подошла маршрутка, мы сели в тёплый светлый салон и уехали.

Я помню своё недоумение, когда проснулась. Все детали сна, все его составляющие были понятны. Старый дом и мы, уходящие от мамы, радость от встречи её с покойным другом и его слова, что её там долго ждали, грязь и лёд на дороге. Символы эти были понятны и очевидны. Откройте любой сонник, и вы поймёте, о чём я говорю. Так всё было очевидно, что и думать об этом не хотелось. Хотелось только поскорее забыть.