Виктор Геронда - Чаша холодной воды

И лицо у нее напряженное, под косметикой видно. И взвинченная она какая-то. Все ли с ней в порядке? Как вся эта дьявольщина отличается от белоснежных стен собора, мелодичного звона курантов на звоннице, всей той безмятежности и тишины!

Испортилось телевидение. Совсем испортилось. Во мы попали, а?! И такое ведь каждый день показывают!

Хоть снова в монастыре уезжай…

И поеду когда-нибудь.

Обязательно поеду!

Поезд пришел позже обычного, уже стемнело, и Владимиру пришлось ловить такси, чтобы добраться с вокзала домой. Томило какое-то неясное предчувствие, как будто невидимая заноза вонзилась и саднила. Уже в глубокой темноте Владимир подошел к металлической двери подъезда, нащупывая в кармане ключ.

Когда-то все входные двери в хрущевской пятиэтажке были деревянными и никогда не закрывались. Тогда все жильцы друг друга знали, лихие люди здесь, в центре города бывали редко, и фраза «мой дом – моя крепость» не имела того буквального и жесткого смысла, какой она приобрела в лихие 90-е. Это потом девятым валом выплеснуло везде столько сломанных людей, что оставалось только удивляться такому катаклизму. После «сухого» закона 80-х началась безудержная вакханалия употребления того, что запретить было нельзя.

Милиция даже по вызову приезжала редко. Да и что можно взять с бомжей и опустившихся людей? Поэтому жильцам дома, окруженного злачными местами, не оставалось ничего другого, как обзавестись железными дверями в каждом подъезде.

Владимир медленно поднялся на свой четвертый этаж, стараясь не обращать внимания на вдруг навалившуюся усталость. Вот интересно: когда долго едешь даже в такси, всегда устаешь, как будто камни ворочал. Свет на лестничной площадке не горел, но сверху и снизу подсвечивало. Владимир привычно попал ключом в скважину замка и вошел. Включив свет в прихожей и, стараясь ступать тихо, он прошел на кухню и поставил чайник на плиту. Из комнаты донеслось:

– Вова, ты? Приехал?

Старенькая мама Владимира легла спать в этот вечер в гостиной, чтобы не пропустить появления сына.

– Привет, ма! Приехал. Как ты себя чувствуешь?

– Да что-то голова болит, и весь день нездоровится как-то, – ответила Нина Федоровна.

– Может тебе давление померить? – спросил Владимир, сев рядом с диваном, и включил бра.

– Ой, выключи, по глазам бьет, утром померим, руку и так сильно зажимает.

Владимир погладил маму по руке: «Ну, все, спи, ма!», потушил свет, едва не сбросив со столика коробочки с таблетками, и пошел на кухню пить чай. За окнами сгустилось ночное небо с тучами, сквозь которые едва проглядывала Луна.

Владимир давно вышел из того возраста, когда молодые мужчины стесняются своих постаревших мам и бравируют перед сверстниками своим нарочито грубоватым с ними обращением. Это мы такие герои тогда, когда у нас все хорошо, а как случится какая-нибудь заваруха серьезная или помирать придется, так сразу: «Мама!» Все мы перед своими матерями – гуси лапчатые…

Едва только голова Владимира коснулась подушки, он сразу провалился в глубокий сон. И не слышал, как тяжело вздыхала и переворачивалась с боку на бок Нина Федоровна. Ей было плохо, но она не решалась позвать сына, боясь нарушить его покой. И уж так повелось в ее жизни, что всегда боялась она причинить кому-то, даже самым близким людям, хоть малейшие хлопоты или неудобство. И ей было спокойнее потерпеть, чем позвать кого-то на помощь. Ночью она так и не сомкнула глаз.

Утром Владимир, едва встав (как в сердце что толкнуло), натянул манжету тонометра на худенькую мамину руку. Ого! Верхнее – больше двухсот! Наверное, и вчера весь день высокое было…

Молнией промелькнуло в голове Владимира, как он целый день ехал то в поезде, то в электричке (захотелось на выходные поехать «развеяться» к друзьям), глазел в окно, и голова была занята мыслями самыми простыми и приземленными. И, торопясь и не попадая по кнопкам телефона, с сильно бьющимся сердцем, Владимир вызвал «Скорую». Невысокий доктор в очках измерил давление (приехал один; сколько Владимир помнил – в предыдущие визиты с тонометром всегда хлопотала медсестра), поводил неврологическим молоточком перед глазами Нины Федоровны, послушал сердце и вынес вердикт: «Похоже на инсульт! Необходима госпитализация».

У Владимира все внутри похолодело. Нине Федоровне было уже далеко за шестьдесят, гипертония мучила ее много лет, но каждый раз, пережив недомогание, она с новой энергией принималась хлопотать по хозяйству. Казалось, что так будет всегда.