Николай Матвеев - 3

– Ваша мама? – зачем-то встрял я.

– Нет, она тогда была слишком молода, чтобы быть моей мамой, но зато она совершенно замечательно умела торговать. Она ездила с двоюродным братом в Берген, продавать рыбу и всегда привозила больше денег, чем ожидал отец. Однажды с ней приехала красивая иностранка и долго о чём-то говорила с рыбаком. Во время их беседы, мой будущий отец колол на дворе дрова и, моя будущая мать, то и дело глядела в окно, заглядываясь на человека с топором. Перед отъездом она попросила с ним встречи. Уехала она уже после заката, а через неделю она вернулась и попросила моего будущего отца уехать с ней. Вот так примерно.

– Это было во время войны?

– Да.

– То есть, вам сейчас примерно семьдесят лет?

– Это была другая война, а мне сейчас примерно восемьдесят.

– Отлично выглядите для своих лет! – Я действительно был поражён, я бы дал ему на вид не более шестидесяти.

– Это всё море, оно любит тех, кто любит его, – ответил Мортен, глядя в волнующуюся даль. – Смотри! Это не твой?

Он поднял руку и указал за окно. Я вскочил и выбежал на палубу. То, что я увидел, было потрясающе! Вода вздымалась серым пузырём, затем стекала, обнажая красивую, сверкающую кожу кита! И после бил фонтан воды с шипением починенного крана в кухне. И после кит выныривал почти что целиком, чуть не плашмя валился в воду и плавно, только над водою появлялся полосатый хвост, и грациозно описав дугу, он уходил под воду, оставляя лишь круги да пузыри. Я был захвачен, словно лётчик, такое зрелище не отпустит тебя сразу, если вообще когда-нибудь отпустит. Спустя минуту или две, здесь время встало, чтоб тоже посмотреть на красоту, чтоб видеть этого кита, он снова появился из воды, он всплыл совсем рядом с нашим судном, которое сбавило ход почти до нуля. И мне так захотелось погладить кита, что я протянул к нему руку, чуть не выпав за борт. Меня схватил Мортен, он улыбался во весь свой восьмидесятилетний рот, лишённый, как теперь я видел, почти что всех зубов. И в третий раз кит показался над водой, уже вдали, уже за пару сотен метров и, как мне показалось, нарочно долго он находился над водой, а после медленно ушёл под воду, всплеснув хвостом морские брызги, наверное, махал мне на прощание хвостом. Я хочу так думать. И это было так.

Мы долго смотрели ему вслед, втроём, Коли вышел из машинного отделения. Наш корабль покачивался на небольших волнах, небо прояснялось, но уже близился вечер.

– А ведь раньше я никогда не видел китов… – задумчиво произнёс Мортен, спасибо тебе.

– Как же так? – Я был сильно удивлён, ведь вот оно, море, вот он – кит!

– Ну, они здесь вообще-то редкие гости. Вот меня удивило, что какой-то иностранец ходит и ищет лодку, чтобы посмотреть на кита, я подумал, что ты что-то может быть знаешь, вот и пустился в эту авантюру. – Мортен снова улыбнулся, а Коли что-то выпалил на норвежском и, ударившись головой о проём, выругался и ушёл обратно, в сумрак машинного отделения. – Ладно, Коли прав, скоро стемнеет, пора домой.

Да, теперь можно домой, – Я чувствовал какую-то замечательную лёгкость, словно с плеч моих слетели ангелы и черти, и захотелось очень сильно вырезать кита!

На обратном пути мы болтали о всём подряд, будто бы не видели мы только что кита, на расстоянии вытянутой руки, будто видим их каждый день. Наверное, так выглядит счастье. Мы пили чай, доставая гранёные стаканы из подстаканников, действительно прикрепленных к столу. И когда вечерний сумрак вдруг вспороло солнце, будто красный Каролинг, Мортен сказал, что это хороший знак, он сказал, что если солнце раздует твой парус, то это даст тебе новых сил и удачи. И это повернёт твою жизнь. И я верил ему.

Утро встретило меня солнцем, я глядел на мокрые жёлтые листья, пил горячий чай и думал про кита. Придя в хостел ближе к полуночи, я гулял по Ганзейской набережной – колыбели этого города, осенью она прекрасна, даже ночью, я тут же залез в соцсеть, я думал, может быть там что-то есть, какое-то сообщение от друга или хотя бы, фото. Нет, ничего нового. Я расстроился, лёг спать, но всё не мог уснуть, хотя сегодня я был без соседей, в городе кончались туристы, так же быстро, как кончался сентябрь. Я проснулся следующим утром, смотрел в окно, пил чай, и часто смотрел на часы, а за три часа до отправления автобуса, который увезёт меня в Осло, на рейс SU 2535 до Питера, с пересадкой в Москве, я вдруг решил сходить в Художественный музей KODE. Это было спонтанно, я просто вспомнил, что читал о нём в рекламном буклете. И я вышел в какой-то нереальный бергенский солнечный свет, я шёл к центру города мимо сонных, медленных прохожих, мимо сонных, стареньких домов, мимо времени, которое, как кажется, здесь тихо шаркает, как призрак Эдварда Грига. Такое у меня было однажды, тогда я обрабатывал тис, аккуратно, напильничком ровнял изгибы плавников, и вдруг, я застыл, кит был прекрасен, хотя и не был доведён до конца, я вдруг заметил, что на тех часах, что за моей спиной висят на стенке, стрелки постоянно показывают одно и то же время, но если приглядеться, то стрелки-то идут, описывают круг. Я почувствовал себя в сиропе времени, мне показалось, что оно лишь выдумка, оно лишь тень, что омрачает наши жизни. Не знаю, что тому виной, летняя жара, страшная увлечённость или действительно какой-то временной излом. Лишь три луны спустя, я понял, что часы не шли, а секундная стрелка в агонии металась вверх и вниз, туда-сюда на две секунды, высасывая из обычной батарейки, последние остатки энергии. А ещё, я вдруг узнал, что прошла неделя, просто прошла, ломая графики и расписания и всё вообще на свете! Да ничего, всё пройдёт, всё так и будет, ничего не изменится, даже если я исчезну вдруг, без всяких видимых на то причин, даже если я вдруг не завершу мною начатое, даже если завершу, даже если ты простишь, даже если нет.