Анатолий Воробьев - Любовный лабиринт Тонки

– !?

– Я ведь не знала, что встречу тебя …Тебя не было на этой земле! Понимаешь!? Даже в моих мыслях. Ты – как воробей, свалился на голову…

– Кто он?

– Его зовут Мишка. Он хороший. Мы познакомились в Минске в Доме Кино. Ходили компанией на « Сталкера». Он пошёл провожать меня… Сто лет до этого его знала, а тут почему-то поцеловались.

– Что же теперь?

– Теперь есть ты!.. Я не знаю, – она закрыла лицо руками, – я здесь даже не вспомнила о нём ни разу…

– А когда вернёшься в Минск, опять будешь встречаться с ним… и целоваться?

– Я не знаю…

– А я? Я ведь есть теперь! Или исчезну? Останусь маленькой тёплой точкой в памяти: нажмёшь – будет приятно – даже если и не вспомнишь…

– Это зло… Я – не такая. Не говори так!

– Я один знаю, какая ты!

– Между нами и не было ничего – только тот поцелуй… Я ему скажу, он поймёт.

– Ему будет больно…

– А тебе?.. Всегда кому-то больно… Я тебя увижу после Друскининкая?!

– А ты захочешь меня увидеть?

– Я даже не представляю, как мы расстанемся!.. Со мной никогда так не было. Вседа было легко, просто и приятно, никогда ничего внутри не болело. Какая-то волшебная приятная боль… Словно появилась ещё одна я… и, знаешь, она лучше! Она не может жить без тебя!

– И ты меня не забудешь?.. курортный роман..

– Я объясню ему… и не буду больше целоваться. Может, ему и не будет больно…

6

Скрипач играет самозабвенно.

Он уселся у обрыва на длинные и узловатые корни огромной сосны, которые образуют подобие кресла. Она словно держит его на ладони и шевелит пальцами. Создаётся впечатление: оторви его от этих корней – и он перестанет играть, не сможет!

Это – молодой еврей. Спутать невозможно. В смокинге. Его длинные курчавые каштановые волосы треплет ветер, помогая ему играть. На макушке проглядывает лысина. Глаза закрыты, хотя сбоку стоит пюпитр с нотными листами. Правда, ветер разбросал их по земле рядом. Но одна пожилая пара подобрала и бережно держит в руках, ожидая, когда он закончит играть.

Внизу бурлит и пенится мутная вода Немана.

Милка стоит, прижавшись спиной к Тонке, иногда задирая голову, чтобы посмотреть на него. Он прижимает покрепче её к себе за талию.

Скрипач последний раз делает взмах смычком – и пронзительный звук срывается со струн и улетает на реку к острову в тумане. Там, словно в ответ, мигают два огонька у самой воды.

Раздаются аплодисменты. Он встаёт, кланяется смущенно и нагинается, чтобы поднять упавшие страницы.

– Вот ещё, возьмите, – протягивает седая женщина ему несколько листиков и жмёт ему руку, – вы играли чудесно, спасибо вам!

Он уходит. За ним расходятся и остальные.

Милка с Тонкой остаются одни.

– Давай сядем туда, где только что сидел он? – предлагает она.

– Давай! – соглашается он.

И тут они замечают среди корней сосны ещё один нотный листок. Антон достаёт его, а Милка говорит :

– Надо ему его отдать!

– Его нет! Я даже не знаю, куда он пошёл?

– Что же делать?

– Я думаю, – говорит Тонка, – он ещё сюда придёт – и мы его ему отдадим.

– А если он придёт тогда, когда нас здесь не будет?

– Тогда давай засунем его туда, где он и был. Если он ему дорог, он его там и найдёт!

– Ты – молодец, Тонка!

– Милка, а что это за остров виднеется там в тумане? Видишь, даже огоньки мигают. Я заметил. они мигали и тогда, когда он играл.

– Это – Остров Любви, Тонка …Я совсем забыла! – она хлопает себя ладонью по лбу. – Ты ведь не знаешь Чюрлёниса.

– Мы поплывём на этот остров?

– Наверное, нет, Тонка. Это Остров Любви Чюрлёниса, что нам там делать?

– Но кто-то ведь разжигает огни там у воды?

– И что?

Антон пожимает плечами: « как ты хочешь..»

– Тонка, а почему ты никогда не называешь мамой жену своего отца? Ведь она тебе не мама?

– Нет, Милка. Я приехал сюда с ними, потому что обещал. Он меня столько раз звал с собой!.. Они сюда ездят уже лет пять подряд. Здесь, говорят, вода лечебная…

– Ты не знал?! На всю страну известный курорт. Моя мама лечит здесь желудок. Тоже уже лет пять как…

– Почему я не приехал раньше?

– Они разошлись, Тонка? – спрашивает она неуверенно, словно боится перейти черту, грань, за которой может быть больно.

– Да, – отвечает он, – это было так давно… Мне был год или два… Так давно, что я не помню этого.

– Почему, Тонка?

– Я не знаю… Зачем-то это остаётся в памяти, а другое стирается… Даже не стирается, вообще не записывается. Ты прожил этот кусочек своей жизни, может быть важный для тебя (ты же не знаешь) …и всё. Словно его и не было. Я пытаюсь вспомнить… но- нет. Что я чувствовал, о чём думал?.. И кто виноват из них – не знаю. Каждый до сих пор утверждает, что прав он, а виноват другой… Но я больше верю маме.