Джет Ривер - Ненаписанное письмо

Единственное, чего не думал я, так это верить ему на слово. Крис – еще тот щеголь. Ты бы ему точно влепила, дорогая Марта, влепила бы по лицу, хотя на самом деле была бы не прочь ударить промеж ног. Женщины обожают и ненавидят таких, как Крис. А мне от его присутствия делалось легко. Моя неуверенность и стеснение молчаливо отодвигались на задний план, когда он в очередной раз искрил своей неугомонной энергетикой.

Девушек, которых он притащил, звали Нок и Мали. Еще разглядывая их издалека, я готов был поклясться, что они ужасно похожи. Но вблизи Нок оказалась заметно суше и стройнее Мали, да и выше на целую раскрытую ладонь. Такое впечатление их похожести создавалось благодаря почти идентичной одежде. Даже футболки на них были с одинаковым рисунком лилии, но различались цветами: у Нок – белая, у Мали – желтая.

Дорогая Марта, увидев этих девочек, ты наверняка бы растрогалась и подала им милостыню, как ты часто делала на заправках – отдавала заправщикам всю наличную мелочь и потом еще просила у меня.

– Мне их жалко, – говорила ты. – Здесь плохо пахнет и ужасный шум.

То, как пахло и шумело на этой улице, я тебе не передам. Запах был даже громче, чем орущая музыка и голоса. Но я почти привык. Я даже ощутил, отдельный запах духов, когда Мали взяла меня под руку.

Она едва изъяснялась на английском. Нок болтала сносно и попросила угостить их коктейлями. Девушки повели нас в бар для европейцев – туда, куда им был заказан путь без нашего сопровождения. Цены там оказались заметно выше, зато на сцене показывали огненное шоу: это было очень захватывающе, особенно с тем учетом, что ни машин скорой помощи, ни просто медиков рядом я не нашел. Артисты играли с огнем в самом прямом смысле, но все остались целы.

Во время представления Нок и Мали хватали друг друга и нас с Крисом за руки. Он зубасто ухмылялся и смолил сигарету. Мне тоже захотелось курить. Но я не хотел просить сигареты у Криса, ведь я сказал ему уже, что не курю табака. Так оно в общем-то и было до сегодняшней ночи, пока Мали не стала тянуть на себя мою рубашку. При этом она смотрела на сцену и кричала что-то вроде: «О-о-о!» и «А-а-а-и-и!», закрывала глаза и тут же их открывала.

– Сколько тебе лет, Мали? – спросил я.

Она показала на пальцах: «Девятнадцать. А тебе?».

Я призадумался, сколько раз мне надо раскрыть перед ней обе ладони, чтобы насчитать свой возраст, и решил скостить себе пяток лет.

«Тридцать» – так же, как до этого Мали, сказал я руками.

На самом же деле, когда мне было тридцать, я был не здесь и не с теми людьми. Я был женат, по утрам выгуливал собачку Дору на поводке и был уверен, что проживу так остаток жизни.

Когда мне исполнилось тридцать один, Дора умерла, а с женой мы развелись. Все эти факты ты вскоре узнала обо мне, Марта, и часто спрашивала потом: «Почему так вышло?».

А я отвечал, что Дора отравилась чем-то на улице – я не был чересчур внимательным хозяином и безупречным дрессировщиком. Я даже не знал, что подобное может произойти с любой собакой, и уже происходило не раз в нашем городе, на нашей же улице.

Дослушав, ты говорила:

– Мне очень жаль, Джей. Но я сейчас не о собаке.

Тогда я говорил:

– Знаешь, я не был чересчур внимательным супругом и безупречным любовником. Жена подала на развод и вскоре вышла замуж за другого мужчину. Я даже не знал, что подобное может произойти с любой семьей, и уже происходило не раз в нашем городе, на нашей же улице.

Ты понимала, что отчасти я шучу, и переставала спрашивать.

Но я не могу назвать свой шутливый тон безразличием или способом уйти от проблемы. Если бы ты спросила меня сейчас, дорогая Марта, я повторил бы все слово-в-слово. Потому что я так и не нашел вразумительных ответов на вопросы о моей непродолжительной семейной жизни. Впрочем, я недолго искал. Я отпустил то свое прошлое достаточно легко, гораздо легче нашего с тобой прошлого.

И теперь уже сам спрашиваю у себя: «Почему так вышло?».

Возможно, весь фокус в том, что тогда я не позволил себе упиваться горем, пропустил момент истинного страдания, а наверстывать муку годы спустя – непомерная глупость. Все равно что сказать: «Я не буду плакать сегодня на похоронах, потому что завтра у меня важный экзамен. Я поплачу через две недели, когда завершу сессию.» Пережить боль можно только здесь и сейчас, в моменте, когда тебе истинно больно. Это нельзя отсрочить и выставить с пульта на паузу как скучный фильм, чтобы пойти покурить или приготовить обед. Ты либо принимаешь свое состояние, отдаешься ему целиком, либо убиваешь навсегда.