Людмила Максимова - Одному как согреться?

Отношений они не выясняли. Что там было выяснять? Но с тех пор к возникающим в его жизни особям противоположного пола он ничего, кроме презрения, не испытывал.

А сегодня происходит что-то странное. Эти излечившие его от головной боли женщины, чью болтовню он уже битый час слушает, и слышит, и вникает в смысл, и не раздражается… Эта хрупкая брюнетка с неизвестным именем, которую он и в лицо-то не видел, вызвавшая в его задубевшей под африканским солнцем душе приступ нежности…

Иван бросил недокуренную сигарету в урну, поднялся по лестнице и в проёме двери в зал столкнулся с ней лицом к лицу. Пример мгновенного исполнения желания. Он недавно вычитал, что быстрота осуществления желания зависит от его силы. Это какой же силы оказалось его желание! Мысли, такие лишние в данный конкретный момент жизни, мелькали где-то на задворках его сознания. На переднем плане царил вакуум. Только учащённо, как после забега на длинную дистанцию, билось сердце. Она смотрела ему прямо в глаза спокойным ласково-печальным маминым взглядом.

– Вы позволите? – сказала она и улыбнулась.

– Да, конечно, простите, – ответил он и не сдвинулся с места. Она продолжала терпеливо ждать, не отводя взгляда.

Наконец он опомнился и отступил. На углу коридора, ведущего к туалетным комнатам, она обернулась, но Иван не видел этого, потому что торопливо спускался по лестнице, прикуривая на ходу.

Когда он вернулся, за соседним столиком сидели совсем другие люди.

Женщины с медовыми голосами исчезли.

Иван угрюмо попросил счёт. Запел мобильный телефон. Звонила Татьяна, извинялась, что забыла отдать ему пакет с пирожками, звала на обед в следующие выходные.

– Спасибо, Танюха. Приеду. И не один. С любимой женщиной. Да-да, с женщиной. Молодая? Конечно. Да, красивая, очень красивая, – весело гудел он в трубку, не отрывая глаз от голубой салфетки с длинным рядом ярко-красных цифр, выглядывающей из-под чашечки с дымящимся кофе. – Как зовут? Как зовут, пока не знаю.

Всю свою жизнь Лида просидела в почтовом ящике. Так называлось конструкторское бюро, куда она попала по распределению. Что именно оно конструировало, для Лиды так и осталось загадкой.

Почти тридцать лет она изо дня в день, не считая выходных и отпускных, вставала в пять часов утра. В пять сорок уже толкалась в переполненном автобусе, ухитряясь стоя подремать. Досыпала в вагоне метро, мчавшем её с одного конца города в другой. А в семь пятьдесят пять сидела за рабочим столом и, как все её сослуживицы, приводила себя в порядок: приглаживала незатейливую причёску, похожую на «бабушкин пучок», протирала запотевшие очки, припудривала курносый носик. Из-за стеклянной перегородки за ними хмуро наблюдал заведующий отделом патентоведения, единственный на весь коллектив мужчина – Мойша Львович Весёленький.

Имя, которое он почему-то не сменил на менее анекдотичное для уха советского человека, например Михаил, как это делали во времена неофициального антисемитизма многие евреи, вполне соответствовало внешности захудалого местечкового портного. А вот непонятно каким образом приобретённая фамилия сильно диссонировала с его вечно недовольным хмурым видом. Особенно удивляло наличие молодой жены, единодушно признанной первой красавицей всего КБ, и троих совершенно не похожих на отца смешливых ребятишек, рождённых за один раз, тройняшек.

Но самым поразительным был факт наличия двух любовниц, работающих под руководством Веселенького в том же отделе, что и жена. Когда она, гордо вскинув головку, утешала себя: «Мой Мойша, хоть и не красавец, зато однолюб», – каждая его женщина, загадочно улыбаясь, с этим соглашалась.

Дело в том, что Мойша Львович, помимо многих прочих талантов, например, он прекрасно играл на скрипке, обладал редким даром убеждения. В этом, скорее всего, и была разгадка тайны столь завидного успеха у прекрасного пола. Каждая его женщина искренне полагала себя единственной его любовью на веки веков. Каждая находилась в роли обманутой дурочки. Но выглядела таковой только законная жена. Что отнюдь не способствовало стремлению Лиды когда-нибудь выйти замуж.

Так уж случилось, что именно Мойша Львович стал единственным мужчиной всей Лидиной жизни. Что заставило его увеличить свой тайный гарем ещё на одну женщину, не известно. Сам он полагал эту необременительную связь как бы актом милосердия. Неведомую ему в силу атеистического воспитания заповедь Иисуса «возлюби ближнего своего» иудей по рождению Мойша Львович тем не менее исполнял аккуратно и не без удовольствия.