Ярослав Шумахер: В тени каштана. Миниатюры

– Не утрируй события, завистливый фетишист, я всего лишь экспериментирую с некоторыми идейными композициями.

– Лил!

– Молчи, следующие слова мне известны.

– Правда?..

Он подхватывает ее и увлекает на мягкие матрасы роскошной кровати, простирающейся на долгие-долгие мили, русла и рукава, с бесчисленными балдахинами греческих божеств и царственных животных, и вот нескончаемая американская горка этой чудо-кровати все же замирает на краешках губ их затянувшегося поцелуя.

– Лил…

– Я знаю…

– Я никуда тебя не отпускаю…

– Ты же знаешь, я все равно уйду.

– Нет, не уйдешь, не сегодня, а завтра мы отправимся на поиски ортанза.

– Ты решил меня скормить комарам или омарам, кому на этот раз?

Он лихорадочно целует ее нос, губы, лицо, глаза – он впивается в ее нёбо своим языком и уже ничто не может сдержать этого спрута страсти, этого змеиного кровавого ринга атлетических тел сотней гладиаторов, ламий, блудниц и метательниц дисков. Лил отрывается от него и начинает неистово хохотать, она заворачивает его голову в выбившуюся органзу и остатки ее запихивает ему в кратер рта, она прижимает его лицо к своей ангельски белоснежной груди, и он начинает рыдать крокодильими слезами счастья и несбыточной радости, рыдание преобразуется в рёв гризли, в вой волков и сирен, начинают дрожать и лопаться стекла в доме и сотни люстр падают с потолков, размельчаясь на тысячи хрустких хрустальных осколков, они катаются по этим осколкам и плачут от счастья соития и причастности.

– Лил, я тебя боюсь.

– Вот еще… что за новости, – голос с кухни.

– Да, да, и страх этот барабанной дробью гонит мои мыслишки на улицу словно зеленый горох, и вот уже трамваи и ребятня давят их нещадно подошвами и полозьями, растаскивая зеленый жмых по тротуарам и мостовой.

– Что за тирады опять, тебе плохо спалось, зеленый горох… хмм, может быть, ты проголодался?

– Нет, Лилит, это ты стала походить на голодного гипнотически-мимикрически-кармически… зверски голодного удава, я помню в одном мультике видел такого удава на охоте, про Маугли, да, там был именно такой удав, Ка, его звали, и вот своей пятнистой переливающейся змеиной кожей он гипнотизировал маленьких обезьян, чтобы потом съесть, твой аватар прям копия головы этого удава, моя маленьк… (фея хотел сказать Гум, но не успел договорить, потому как подушка накрыла его сверху и он оказался в искусственном вакууме, проделанном руками Лилит, которая подкралась незаметно сзади).

– Ты с ума сошла! – заорал он, отрывая от лица подушку.

Сверкающие гневом глаза сверлили его сверху, сквозь искривленную прореху рта виднелись белые острые зубы и весь вид такой милой Лилит застыл в моменте броска к его шее.

– Ангел мой!! Анхел мой… Что с тобой?! Я… я, – стал жевать слова Гум.

Гум сделал жалостливые глаза и походил на бедного кролика, загнанного в угол, он очень быстро проснулся и теперь только начинал включаться в происходящее.

– Лил, я правда, боюсь тебя, дорогая, твои игры меня стали беспокоить, – залепетал он.

Однако минутная агония закончилась и Лил, уже оправившись от приступа ярости, сама находя происходящее несколько комичным даже, присаживается сбоку на кровати и положив свою острую ладонь ему на грудь и осторожно поглаживая её говорит.

– Ты проголодался, дорогой, – таким паточно сладким голосом, от которого Гум невольно ежится под одеялом.

– Да.. то есть, нет… Лил я… можно я не буду завтракать, я хотел немного поваляться еще?..

– Что с тобой, мой крольчонок? Ты заболел? Тебе нужно лекарство? – вскинула одну бровь сестрица-манекенщица.

– Нет, все хорошо, правда, я здоров, просто хотел немножко пофантазировать, ну, ты ведь знаешь, я люблю фантазировать, и вот утром фантазии всегда такие необычные – начал приходить в себя и успокаиваться Гумбольд.

– Фантазии?. Может быть тогда пофантазируем вместе? – деланно удивленно заговорила Лил, и на её лице проступила вуаль усталости и некоторой досады, что она в выигрышном положении, вдруг пошла на попятную, решила уступить, и вот хитрый крольчонок, почувствовав безопасность, того и гляди сбежит от нее.

«Нет, уж пусть утекает в одних трусах тогда, пусть трусит как раненный заяц», – подумала она про себя в следующий момент и скользнула по одеялу коварным взглядом, однако Гум уловил её намерение, а он был неслаб, и обхватил её, стиснув в крепких объятиях, и даже несколько самодовольно притянул её к себе как безропотную обмякшую жертву.