Александр Левин - Считать пропавшим без вести. Роман

И гулевали на свадьбах, крестинах, да по большим церковным праздникам. Отплясывали под гармони и балалайки. Где по дереву, а где и по земляному полу, отбивали лаптями ритм под Матаню. Кидали бобровы треухи в прихожей, благо «бобров в еньтих краях на кажну осину по два».

Малышня – на печах тискается к трубе ближе, да выглядывает из-за занавески: «Что там взрослые делают?» Сопливый молодняк на лавках у двери. Хозяин с хозяйкой во главе стола. Вот гости – кто самосад садит, кто спорит, разбирая старое. И у половины деревни света в окнах нет, не чадят карасинки, кажный второй дом вымер. А то как? Не позвали – обииида!

«Энтот диверь, энтот сваат,

Энтот кум, а ентот брат,

Ты, Матаня, кем мни будиишь,

Есля завтри приголубишь?»

А после – провожают друг друга до дома, наливая стременную кажный раз до утра. И уже не понятно кто-кого провожает, кум-куму или чёрт – Ягу.

Текла как мёд размеренная Чащинская жизня. Вставали затемно – Богу молились, чтоб не серчал за, вдругорядь, матерное слово. От натужного труда-то чего и не скажешь? Поднимали мальчишек-помощников, а то и нанимали работника: «Ишь, хлеба-то ноне вызрели, поди-ка управься!» Дуняша сама вставала, матери помочь по дому. Пока она кормит Аннушку, надо итить на двор, за коровами убрать, кизяки поворочить: «Пусть просохнут!» Они и горят жарко и на мазанку пойдут. В жару дом из них прохладный, а зимой тепло сохраняется.

«Вот и братья скачуь-скачуть, как оглашенные, чего-то про войну кричать»? Прискакали, поводья бросили, бегом к отцу: «Папаня, папаня, война с ерманцем!»

– Какая война? – так и застыл Силантий с топором у чиненного им загона.

– На станции, в Мучкапе, Лёха-а-а-то Кирсановский сказал. Поезд, как час отъехал, начальнику станции депешу передали, с печа-а-атями! – перебивая друг друга, рассказывали новости Иван и Илья.

– Ох, ядрёна мать! – отец левой рукой смахнул пот со лба, продолжая крепко сжимать в другой руке топор.

– Война-а-а, – протяжно произнесла Дуняша. Глаза её заблестели и покатились по щекам две крупные слезинки. Она прикрыла рот платком, сдерживая всхлип. Жалостливо глядела на братьев и отца.

Вышла из дома мамака с запелёнутой Аннушкой на руках. До её уха донёсся плач из соседских околиц. Она невольно сжала плечи, крепче обхватила дочку. «Слышь, мать, война с ерманцем», – тихо произнёс отец. Понеслись ручьём бабьи слёзы, захныкала и малышка. Горе. Война!

Завертелись, закрутились кровавые жернова. Через неделю прискакал с волостным чиновником усатый фельдфебель и забрал с десяток мужиков, годных к строевой службе в Мучкап. Там посадили в эшелон и повезли в Борисоглебск на формирование. Притаились тамбовские сёла. Война далеко, а хозяйство близко. Какая ж хозяйка будет рада отправить сваво мужука в енто горнило?

Но война не бывает без тыла, и царь-батюшка с Думой покупали у крестьян зерно, овощи. Надо же снабжать идущие на фронт войска! Вроде и горе, но крестьянину, ещё остававшемуся на земле – прибыток.

В 1916 году маховик войны раскрутился вовсю. Императорская армия уже сумела и успешно побить австрияков, и откатиться, из-за слишком растянутых тылов и фланговых ударов германских войск, назад. Наступало время знаменитого Бруссиловского прорыва.

Силантий был уже не молод и призыву не подлежал, а вот старший сын – Иван, пошёл в рост и через год попадал под мобилизацию. В горнило войны бросали всё новых и новых русских мужиков. А оно, то поглощало их навсегда, то изрыгало назад, покалеченных, контуженных. Иных томило в своём чреве, в плену, чтобы переродить их в семнадцатом-восемнадцатом году уже для другой – гражданской войны.

Летели и летели в города, сёла, деревни печальные известия. Приносили в дома тяжёлый груз, вчистую списанные по ранению фронтовики-земляки. Плакала русская земля слезами матерей, выла по-волчьи вдовьими голосами, холодела осиротевшими сердцами детей-ребятишек.

На дворе у Лычагиных Дуняша вывела за ручку малышку Аннушку, посадила на скамию, сама стала заниматься со скотиной. Прибежали соседские девчонки. И ну давай с ней забавляются, как с куклой. Учат пальчиком грозить, да платок повязывать. Эна, свеклой щёки и губки намазали, смеются, озорничают! «Ох, надо братьям сказать, – решила Дуняша, – чтоб разогнали они еньтих «сорок пустых»!