Татьяна Свичкарь - Схватка с призраком

Тогда же мы узнали, что преступник уже задержан – и что это Махачёв. Эмма Ефимовна наша ещё трепыхалась, что этого не может быть, что он не мог, что, наверное, на мальчика кто-то пытается свалить свою вину. Но я-то поверила сразу, я-то знала.

Нас всех – и учителей, и бывших одноклассников допрашивали – замечали ли мы что-то, враждовали ли они – Махачёв и Маринка? Может, причиной всего неразделённая любовь? Но Махачёв был настолько колючим, криминальным, замкнутым, что дружить с «первой леди» класса, он, конечно, не мог. Родители Маринки никогда бы этого не допустили. И сама Маринка проходила мимо Махачёва, как мимо пустого места. И чтобы она ему нравилась – этого тоже никто не замечал.

Следствие стало склоняться к мысли «барышня и хулиган» – мол, Махачёва все школьные годы третировали, не допускали в коллектив, унижали (ага, попробовал бы кто-нибудь его унизить, мало бы не показалось), и вот он на выпускном не выдержал, выпил и сорвался, и отомстил той, которую считал самой недоступной, «сливками общества».

Позже я поняла, что эта версия оказалась бы хорошей для меня. Но, на беду ребята прямо указали, что Махачёв, если и выделял кого-то из всех остальных одноклассников, то только меня. Со мной он занимался дополнительно, после уроков, со мной снисходил до разговора. А тут ещё всплыло – Маринкины родители не могли этого забыть – как я выбежала к ним, в школьный двор в самый разгар вечера, босиком, растрёпанная, и попросила увезти меня скорее.

Мне бы, дуре, молчать, и настаивать на своем. Мол, ничего не знаю, голова разболелась, затошнило. Но неопытная со следствием, с допросами, я решила, что всё выплывет наружу – так или иначе, и тогда будет только хуже, что я скрывала… И я рассказала следователю всё.

Как все эти годы я боялась Махачёва, как старалась реже оставаться с ним наедине, какой пыткой для меня были занятия с ним. И как в полутёмном холле он захватил меня в тиски своих железных рук – чудом вырвалась.

После этого следствие утвердилось в другом мотиве, который грубо можно выразить так – одна не дала, сорвался на другой. И, естественно, для родителей Маринки я стала врагом №2. После Махачёва. Они винили себя за отсутствие интуиции, предвидения – если бы тогда они посадили в машину не только меня, но и дочь, которая стояла рядом – такая веселая, такая живая… не дрогнуло материнское сердце… Но ведь я скрыла правду, не рассказала им, почему убегаю, солгала про головную боль. Должна была умереть я, а не Маринка!

Я боялась встретить Ермаковых в городе, страшилась даже случайно пересечься с ними на улице. Тем более, и городок у нас такой маленький. Я знала, что многие заняли сторону Маринкиных родителей. И в душе я не могла чувствовать себя полностью невиновной, хотя меньше всего хотела, чтобы от рук Махачёва пострадал кто-то ещё. Я солгала… Это очень трудно – жить, зная, что есть люди, которые думают: «Лучше бы ты умерла в муках!» Находились даже те, которые говорили – мол, Дашины бы родители выжили. Случись что с Дашкой – у них ещё три дочки остались бы. А Маринка была единственной – поздний, вымоленный ребёнок. Как теперь оставаться на этом свете её отцу и матери?

Один был мне выход – уезжать скорее из города в областной центр, поступать в институт. И я, уже одной ногой ступившая в неизвестную новую жизнь – возможно, голодную и неустроенную, я жалела своих родителей и сестёр за то, что еще предстоит им услышать. Тоже ведь будут попрекать, косвенно, но будут. Их могла утешать тогда только мысль, что они не потеряли меня.

Отец Махачёва после того, как сыну огласили приговор – десять лет – уехал тоже. Боялся видно, что Маринкины родители кого-то наймут, чтобы расправились с ним. Ведь это он вырастил такого сына. Надо было не деньги зарабатывать, мотаясь по дальним рейсам, а сидеть дома – воспитывать и приглядывать. Тогда бы, может….

А может – всё случилось бы и тогда.

Если суждено кому родиться волком…

Я выбирала институт по методу отрицания. Иногда ничего другого не остаётся. Точные и естественные науки я осиливала через чувство тошноты. Душу они не кормили, просто съедали время. Оставалась гуманитарка. Но только не в учителя – после Махачёва плечи передёргивались – только не в учителя! Самой большой любовью моей жизни были книги. Институт культуры, библиотечный факультет?

Все вокруг твердили, что пойти туда – это обречь себя на нищету. И ещё убеждали – мир идёт вперёд такими огромными шагами! Семимильными! Скоро книжные томики, а с ними и библиотеки, останутся в прошлом. Где-то там, в вечности. Я же числила книги именно вечными, и если бы не нашлось им места на Земле, я была бы там, где они.