И Кирилл ужасно завидовал вот этой вот какой-то простоте и лихости Аси, которая только что пережила смертельную опасность – а вот жадна до ржачки, и так славно хохочет, когда Кирилл (по миллионному разу в своей жизни), вдруг вытащив, казалось уж, из давно закопанного ящика, ан вот нет – вдруг опять сгодившиеся – моряцкие анекдоты из собственной жизни, – артистично и со смаком, и с мимикой, и с причитающейся экспрессивной жестикуляцией, сложив руку рупором, их декламирует. Ася была моложе его лет на десять-двенадцать – как раз ровесницей двоюродной его сестры, – словом, из того поколения, которому Кирилл тоже немного завидовал – которое почти не знало советского рабства – но которое, тем не менее, как-то интуитивно чувствовало всю ту блевоту диктатуры, в которую ни за что нельзя возвращаться, – успело застать зловонье серой разлагающееся диктатуры в раннем классе школы – с насильственным уколом прямо в сердце кровавой булавкой уже напившейся чьей-то крови пятиконечной звезды с антихристом; с оглушающей до тошноты, бравурной до пьяности, патриотической музыкой из сломанного, вечно фонящего динамика на октябрятских линейках вокруг спортивного плаца; с возложением цветов гипсовому идолу в вестибюле школы (бюсту массового убийцы с чуть отколотым, сифилитическим носом), – и с вечно воняющими гнилыми мокрыми тряпками в желобке для мела у классной доски, до которых без омерзения нельзя было дотронуться, – как прививка навсегда против любого мозгомойства, – и, как Кириллу казалось, именно поэтому они с Асей как-то с полуслова друг друга понимают.
– Можно сегодня я буду тем охранником, кто Вас проводит до дома, ради Вашей безопасности? – чуть сглатывая жареные картофельные кубики застенчивости переспросил Кирилл, когда Ася засобиралась домой.
– Как прекрасно! – запросто заулыбалась Ася, быстро-быстро, как будто бы вдруг оказалась на официальной встрече, где неприлично выглядеть кое-как, прочесывая солому волос растопыренными пальцами обеих рук, и сияя глазами. – Вы такой милый человек, такой надежный! Я как раз хотела попросить Вас об этом! Если Вам не трудно.
Широкоплечий, коренастый, крепкий и вполне бойцовского вида Кирилл вежливо довез ее в своем джипе до подъезда, затем, нарочито-комически выдвинув вперед челюсть и комично сжимая кулаки, пошел чуть впереди Аси, проводил ее до квартиры (в угрюмом довольно, многоэтажном доме на Измайловской), вежливо отступил на два шага в сторонку, по-рыцарски чуть поклонившись на прощание, в темненьком загаженном коридоре, пока Ася крутила ключ в двери, – и, как бы невзначай, спросил, можно ли он будет ей иногда звонить.
– Ну о чем Вы спрашиваете? – как-то совсем по-другому, вдруг уронив маску веселости и легкости, жутко устало, словно разом осунувшись и плеснув вниз плечи и руки произнесла Ася. – Ну конечно, звоните в любой момент… – таким в общем-то голосом, что Кирилл вдруг почувствовал, что любым звонком будет просто отнимать у нее драгоценные минуты отдыха.
И Кирилл так растерялся, что, выходя из подъезда, сообразил, что разрешение ей звонить получил, – а номер мобильного-то забыл спросить.
А потом завертелась кутерьма – когда стало дико и страшно читать новости на последних недобитых свободных сайтах в интернете, и когда быстро стало понятно, что покушение на Асю было совсем не случайностью, и не творческой самодеятельностью псевдо-патриотических отморозков, а предвестником массовых уже, целенаправленных, централизованных, продуманных репрессий и травли всех независимо мыслящих людей, способных к сопротивлению диктатуре.
Он увидел ее всего-то еще раз – мельком, в толпе, уже на Болотной, когда ее уволакивали в ментовозку, – рыпнулся – спасти, заступиться, – но не смог прорваться даже через первый из двух кордонов омоноидов, их разделявших. А потом и его упаковали.
А уж когда стало известно, что Асе удалось сбежать из-под домашнего ареста и выехать в кузове чьего-то грузовика под видом мешка с картошкой, прочь из страны, – совсем глупо, бестактно и провокативно было бы с его стороны звонить по неблизким политизированным знакомым, вхожим в оппозиционную тусовку, расспрашивать, из праздного интереса, где она. В фэйсбук Асе он написал встревоженную маляву сразу же – но Ася то ли фэйсбук не просматривала, то ли письмецо от чужака, как это бывает, упало в какой-то фильтрующий малозаметный ящичек, – в общем, ответа на него Кирилл тогда так никогда и не получил. Ни одной новой записи в Асином фэйсбуке никак почему-то не появлялось – либо она не вела его больше, чтоб грушные хаккеры не засекли ее новое место жительства, либо вела, но какой-то другой, под псевдонимом, – псевдоним этот был Кириллу неизвестен, – а расспрашивать кого-то из серьезных людей об этом, в этой чудовищной ситуации, опять же, было неловко, – чтобы в его любопытстве не заподозрили какую-нибудь провокацию («ну кто я такой, – чтобы мне во всю эту серьезную игру лезть?» – всё время будто бы смущался себя Кирилл). И к тому времени, как и сам Кирилл, получив в Москве повестку на допрос и пережив в своем главном офисе сарацинский набег в стиле маски-шоу головорезов (гугниво и косноязыко уверявших, игриво приставив к нему автомат, что они из какого-то «управления «Эээээ…», но никак не могших определиться, что ж за криминал они ищут? – дыры в неисправных огнетушителях? пыль с Болотной площади на башмаках Кирилла? приторные пальцы бухгалтера, евшего руками сладкие булочки на незаплаченные налоги? или всё-таки попросту и честно: немое презрительное осуждение бандитского зажравшегося силового реваншистского режима в глазах?), – немедленно же тихо продал партнерам по бизнесу свою фирму и, без всяких понтов, но со стопроцентной уверенностью в правильности этого шага, скипел на французскую дачу в бессрочные летние каникулы, – кто-то вполголоса уверял, что Ася, якобы, нелегально скрывается в Латвии, а кто-то со знанием дела поправлял, что уж давно через Украину выехала в большую Европу и запросила убежища.
Читать дальше