И Кирилл (словно бы через буквы и-мэйлов проступило Асино хохотливое чуть полноватое, веснущатое, с жесткой белёсой прямой длинной соломой волос, заложенных по бокам за уши, личико с чудесными веселыми смеющимися светлыми – подсолнуховыми – беззаботными глазами) вдруг разом так ярко вспомнил всю какую-то трагическую неурядицу того московского вечера их знакомства: Ася, водившаяся не с занудами-лидерами оппозиции, а с бесстрашными тинэйджерами – заводилами уличного протеста, да и сама в свои тогдашние тридцать с копеечками выглядевшая как шкодливый ловкий мальчишка-школьник, прославившаяся несколькими дерзкими перформансами с акробатическим вывешиванием хулиганистых рифмо\ванных правозащитных лозунгов на мостах, – от прочтения которых все потом от хохота складывались пополам, – и удачными гасами от ментов, – была к тому моменту уже знаменитостью в тусовке оппозиционных активистов, Асино имя было уже давно нарицательным, его произносили не добавляя фамилии, с многозначительностью и с восторгом, – а Кирилл… Кирилл, которого прихватила с собой на встречу в клуб младшая двоюродная сестра, чувствовал на фоне тусовки оппозиционных знаменитостей себя никем – так, примкнувшим обывателем, пошлым сочувствующим бизнесменом. На Асю только что, за неделю до этого, было совершено покушение, двое поджидали ее между дверями подъезда с ножами (за первыми незапертыми дверями – в черном предбаннике перед дверями вторыми, с кодовым замком) – но она чудом, по невероятному секундному совпадению, спаслась – соседка выбежала из подъезда выгулять на ночь гигантскую немецкую овчарку, и овчарка (у которой явно уже крутило желудок и позарез нужно было на улицу по-большому) не просто спугнула мерзавцев, а вихрем снесла их с крыльца дома и в ярости гналась за ними до соседнего квартала, раздирая на их трусливых жопах штаны («Дааа – вам смешно – а у меня вот весь локоть в синяках! – храбрилась в шутку Ася. – Меня ведь сбросило в толчее с крыльца тоже, откатилась в клумбу колбасой»).
И теперь Асю каждый вечер провожали до квартиры друзья.
– Вы ужасно похожи на… Не помню фамилию! – на секунду отвлекшись от жареной гречневой каши с грибами, смешно надув жующие щеки с ямочками, дожевывая, запивая морсом, давясь, грохая граненый стакан с морсом на деревянную столешницу, явно ни секунды не думая о том, как она выглядит, весело кричала ему Ася, через весь стол, стараясь перекричать гвалт друзей, грохот идиотской музыки (какого-то бездаря, дававшего в тот вечер концерт) и радостный ор незнакомцев за соседними столиками. – Вы ужасно похожи на него, на этого актера! Который играл… Ох, как же этот фильм назывался?!
– Нет, это неправда. Я совсем не похож на Хью Гранта, – грустно и обыденным, как всегда чуть расстроенным, голосом подсказывал (по давно уже выработавшейся в таких случаях привычке) Кирилл, во избежание дальнейших блужданий.
И хлопал короткими ресницами и как-то по-особенному, как грустный добрейший сенбернар с породистой тяжелой головой, возводил на Асю от собственной тарелки с борщом большущие аквамариновые глаза с особым абрисом век – с опущенными вниз внешними углами, и как-то по-особенному грустно-недоуменно-дружелюбно складывал в прямую крепко зажатую линейку губы, и смеялся одними глазами, – и, чем больше он Асиных задиристых вопросиков через стол смущался, тем более зримо кочки желвачков шли по выпуклому, округлому местечку над массивным широким подбородком Кирилла – словно он смакует во рту сладкую газировку.
Ася умудрилась выспросить у него в тот вечер всё: и как в юности он сбежал от матери (тихой порядочной московской искусствоведши) в высшее инженерное торговое мореходное училище (хотел свободы и заграницы, вырваться из совкового концлагеря размером с огромную страну), и как он, в последние советские лихолетия, жил, уже на студенческой практике, портовой жизнью, и как в Мурманске на судно, когда оно причаливало из заграничных рейсов, неофициально дозволялось приводить в гости жен (Кирилл тогда как раз был женат в первый раз), и жёны, по особому разрешению капитана, даже столовались вместе с моряками, и что это для всех, в те голодные на суше совковые годы, был чувствительный тонкий вопрос, который все старались тактично обходить стороной и делать фигурой умолчания, и как однажды капитан его судна, забыв об этом, как раз перед обедом (когда жены сидели уже вместе с моряками в кают-компании) завидев из рубки, как на палубу слетелась гигантская стая чаек пожрать из ведра помоев, в гневе, громогласно, так что разнеслось по всему судну, гаркнул в капитанский громкоговоритель: «Ну что, бляди, слетелись на халяву?!» – И Ася хохотала так, что и все вокруг уже аж икали от хохота, – и Кирилл как-то невзначай вновь, как и в лихой моряцкой молодости, стал душой молодежной этой, дурацкой, юнцовой, Асиной компании, и все на него любовались, и все его о какой-то дурацкой моряцкой ерунде расспрашивали.
Читать дальше