Константин Оленич - Онейроптикон. Сборник снов

На улицу страшно выходить! Снова видел ту женщину, предлагающую ребёнка. Теперь она одна. Просто сидит с протянутой рукой в тени домов. Похоже, ослепла. Сидит с закрытыми глазами и протянутой рукой, и не шелохнётся. И таких как она много. Видел во дворе детей. На этот раз они выкапывали ту самую собаку. Вопили и толкались между собой. Вонь от дохлятины и мокрой псины слышал даже у себя в квартире. Может всё, что происходит вокруг – это эндура, когда убивают умирающего, чтобы тот не мучился. Ритуальное убийство, спасающее от пены агонии. Или это просто агония, а до смерти ещё очень далеко?

Опаздывая на работу меня вызвался подвезти водитель трамвая, того самого, что возит тела. Не успев опомниться, как я согласился и зашел в чёрный железный кузов. Места было предостаточно, но его занимали тела. Он жевано объяснялся, что вообще тела развозят только ночью и это случайность, ведь никто не хочет, чтобы их ненароком увидели. Когда я спросил, куда их везут, водитель очень удивился, и мне показалось, что он не знает. Он пытался связать некую мысль, о том, куда же везут эти проклятые тела, но так ничего не ответил, лишь невразумительное: «Всем куда-то нужно». Он указал мне на свободное место между мешками, и я сел.

Тела мерно раскачивались под стаккато колёс и мы плавно пробирались через бурый туман. Бирюзовая дымка плавала над мешками, отскакивая от чернослива стен. Через некоторое время я даже перестал обращать внимание, что окружен мертвецами. Но вдруг я заметил, как из мешка, напротив, смотрел глаз. Безобразный глаз на пожилом лице. Бледный глаз мёртвой птицы. Он не казался человеческим, будто бы своим присутствием он отрицает всё человеческое. Чем глубже я в него всматривался, тем более отчётливо ощущал, как сливовая мякоть белка насмехается над миром живых. Он казался живее всех живых. Я уходил всё глубже и глубже в это бездонное око. Это был не глаз, а чистая форма безобразия. Он вызывал множество ассоциаций, стоило только мне задуматься, попытаться уловить отблеск, как он тут же терял свою притягательность и обрастал грубым материалом мысли. Я вспомнил учительницу. Узлы пальцев и огромная складка кожи на шее, в которую то и дело втыкалось распятие, которое она постоянно поправляла. Запах ладана и падение хорала в грязные ушные раковины, забитые лицемерной жестокостью, которая выражалась в улыбке на её пятнистом лице, похожем на изрубленное нагромождение умерших голодной смертью. Я и не знал, что так много тел могло уместиться в этой антихристовой харе. Она любила сладкое. Мне было очень неприятно, что у нас с ней есть нечто общее. Когда я, наконец, вышел из трамвая, меня вырвало какой-то резко пахнущей субстанцией.

Из-за боли усиков, да и всей головы, решил не идти на работу. Может, вчерашняя непредвиденная встряска сказалась на самочувствии. Остался дома, перебинтовал голову и пошел исследовать дом. Не знаю зачем, но давно мне хотелось подняться на последний этаж и осмотреть город с высоты, ну, и посмотреть что там есть.

Несколько, вероятно, этажа три или четыре, никаких изменений. Едва проскочил мимо квартиры «семейства», они, как раз, куда-то собрались, но я успел вскочить в треугол тени и прождать, когда они, наконец, уйдут. С этажа пятого или шестого, лестничная площадка стала слегка меняться. Света становилось всё меньше, коридоры, как мне кажется, были какие-то контрархитектурные – совершенно свободные углы и линии. А на этаже восьмом или десятом уже казалось, будто я зашел в другое здание. На стенах были иконоподобные рисунки уходившие в тени крыши потолка, из-за чего я мог различать только руки, даже надписи были смазаны. Света практически не было, но всё равно я почему-то всё видел. Тусклое фиолетовое свечение исходило будто бы от самих стен. Окон, очевидно, не было, но и дверей тоже. Думаю, что эти иконы и есть двери, только кто может за ними жить? Не знаю, сколько этажей я прошел, но по ощущениям много – очень устал. Собираясь уходить, наткнулся на постояльца. То ли это был почтальон, в каком-то странном одеянии то ли священника, то ли обыкновенном халате. Увидев меня, откуда-то с высоты бархатно прозвучало «вам здесь не место» и я испуганно побежал вниз. Бежал дольше, чем поднимался.

Странным образом это напоминает мой недавний сон. Иконы, великаны, балахоны… неужели мои сны просачиваются в кору действительности или наоборот – теперь нет разницы, спишь или бодрствуешь – всё едино. Благость это? Мы ведь всегда стремились жить в том запредельном мире, из которого нас изгнали. Но я почему-то не хочу туда, в эту непроглядную рябь дрёмы, из которой нет выхода, потому что это и есть реальность. И сны утратили власть над Вселенной…