Виктор Сиротин - Цепи свободы

Александр Македонский. Скульптор Лисипп 4 в. до н. э.

Если не уходить в дебри истории, а попытаться исследовать вопрос в рамках социально эволюционирующих этно-культурных особенностей исторических народов в последние, скажем, два с небольшим века, то увидим, что на себе настаивает выхолощенность духовной сердцевины человека и его общественного содержания. А ведь именно она, отличая человека от животного, определяет смысл личного и социального существования homo sapiens. Последнее важно, поскольку в цепи общественного распада влечёт к «разряженности» всего духовно-культурного пространства. Именно в нём на протяжении веков реализовывали себя «злые ветры» и сокрушительные ураганы истории. Выламывая из древа человечества «высохшие ветви», именно они разметывали по вселенной пересохшие «листья» их, растирая в историческом небытии страны и народы, империи и нации, погребая в своих руинах целые цивилизации.

По всему видно, что важен не столько факт и вовсе не поштучный пересчёт увядших и канувших в небытие «ветвей» и «листьев», а нахождение причин иссушения (хотя бы, со времён Шумера) в песках истории племён и народов. Наряду с древними противоречиями, о себе заявляет феномен духовной и этической «разницы», подчас, напрочь исключающий политическое единомыслие, социальное единение и общественную солидарность. Так, если б не железная воля египетских жрецов и фараонов, то не было бы великой цивилизации Египта. Последняя, являясь прямым наследником Шумеро-Аркадской цивилизации – легла в основу единой доктрины, которая определила систему знаний, части которой перешли в Малую Азию, Грецию, Карфаген, а затем в Европу (нынешним экономистам и политикам полезно помнить, что Вавилон торговал с другими державами и племенами исключительно собственной продукцией, а ввозил только сырье ). Но и эта цивилизация оставила о себе лишь обломки, по которым всё же угадывается её великое прошлое.

Отступая от древних стен Вавилона к временам, когда Империи выстраивались из не менее прочного материала, – увидим тот же финал. Могучий Рим, прокладывая себе дорогу умом, правом, железом и мужеством, также не выдержал напора неподвластного ему роста новых общественно-политических формаций. Дикая стихия внеисторических племён, не имевших созидательных и цементирующих свойств, по факту, выполняла функцию размежевания и разрушения старых культур, расчищая почву новым. Выполняя «волчью» работу, она пожирала отстающие элементы общественной формации, после чего бесследно растворялись в новом жизнеустройстве.

«Рим погиб вовсе не по причине вторжения варваров, – пишет американский историк Уилл Дюрант. – Он погиб из-за умножения варварского населения империи…» (выделено мню. – В. С.). Будучи ещё и философом, Дюрант, пусть несколько упрощённо, выявил и другую закономернность общественного развития: « Цивилизация рождается стоиком и умирает эпикурейцем».

И в самом деле, опыт безличной социальной жизни породил особый римский социальный дух, сформировавший безличную государственность – великий римский абсолютизм, олицетворённый знаменитым жестом цезарей, не желавших знать истории помимо той, что вершилась ими. «Рим, это – царство какой-то государственной мистики, перед которой отдельный индивидуум просто не существует» (запомним это. – В. С.), – считал глубокий знаток античности академик А. Лосев. 1 Но и этот же Рим, в период цезаризма став самодовлеющим и отказавшись от статичной мудрости стоиков, – рухнул в эпикурейство «без берегов».

По всей видимости, «эпикурейское начало», обратив славу в тщеславие, доблесть воина в корысть добытчика, а сами войны в средство для достижения меркантильных целей, стимулировало гибельное для Рима расширение границ. Не обошлось здесь и без перенасыщения «столицы мира» рабами и варварами, число которых множилось год от году. Император Тиберий, несомненно, был прав, когда следовал политическому завещанию Октавиана Августа: «Не раздвигай границ империи»! Нарушение этого запрета при «солдатских императорах» было в числе причин, которые привели к чрезмерному преобладанию в Риме «варварского элемента». Впрочем, уже Адриан (император 117—138 гг.) вынужден был прибегнуть к стратегической обороне империи. Но заградительные валы Адриана уже не в состоянии были охранить государство от покорённых Римом племён и народов. Сирия, Месопотамия, Сасанидская Персия, 2 а так же кружившие вокруг «столицы мира» кочевые племена энергично и жёстко напоминали о себе. Явленные в сотнях тысяч люмпенов, рабов и поверженных, народы эти не желали принимать римскую этнокультурную доминанту, теряющую себя и в качестве и в количестве. Осевшее кочевье, полнясь пришлыми народами и племенами, сыграло в Риме роль социальных дрожжей, что следует и пояснить и дополнить.